Инверсии - Иэн Бэнкс

— Хорошо, — согласился король, величественно поведя рукой. — Я снова объявляю себя молодым. И вот еще, — добавил он; удивленное выражение вернулось на его лицо, когда он посмотрел на доктора и на меня. — Сегодня утром куда-то подевались все мои немочи и болячки, доктор, оставив вас без дела.

— Вот как? — Доктор пожала плечами. — Хорошая новость, — сказала она, поднимая свой саквояж и поворачиваясь к двери. — Желаю вам хорошего дня, государь.

— Постойте, — внезапно сказал король. Мы с доктором снова повернулись.

— Государь?

На несколько мгновений лицо короля стало крайне задумчивым, потом он покачал головой.

— Нет, доктор, ничего не приходит в голову, чтобы вас задержать. Можете идти. Я вас вызову, когда вы мне понадобитесь.

— Непременно, государь.

Вистер распахнул перед нами дверь.

— Доктор? — сказал король, когда мы были уже в дверях. — Мы с герцогом Ормином сегодня днем отправляемся на охоту. Я обычно падаю из седла или царапаюсь о колючий кустарник, поэтому для вас может найтись дело.

Герцог Ормин вежливо рассмеялся и покачал головой.

— Тогда я начну готовить снадобья, которые могут пригодиться, — сказала доктор. — Ваше величество.

— Спаси нас от этого, Провидение.

— Неужели мне теперь настолько доверяют?

— Или мне. Возможно, потому, что я ни у кого не стою на пути, не считая разве что самых отчаянных сорвиголов. Или потому, что протектор больше не собирается посещать меня и значит…

— Берегись!

ДеВар схватил за руку Перрунд — она чуть было не шагнула на дорогу, по которой несся десяток животных, впряженных в военную колесницу. Он притянул Перрунд к себе; мимо них пронеслись сначала тяжело дышащие, все в поту, животные, а потом — огромная пушечная колесница, сотрясая булыжники под их ногами. Их обдал запах пота и масла. ДеВар почувствовал, как Перрунд всем телом подалась назад, прижимаясь спиной к его груди. А его спина упиралась в каменный прилавок лавки мясника. Грохот колес высотой в человеческий рост раздавался между неровными, в трещинах, стенами двух- и трехэтажных домов, которыми была застроена улица.

На вершине огромного черного пушечного лафета стоял бомбардир, одетый в цвета герцога Ралбута, и изо всех сил нахлестывал скакунов. За колесницей следовали две повозки поменьше с людьми и деревянными ящиками. А уже за ними бежала стайка оборванных орущих детишек. Колесница прогрохотала через открытые ворота в стене внутреннего города и исчезла из вида. Люди на улице, разбежавшиеся при приближении повозок, вернулись на улицу, ругаясь и тряся головами.

ДеВар отпустил Перрунд, и она повернулась к нему. Он понял (и волна смущения окатила его), что, невольно откликаясь на опасность, схватил Перрунд за больную руку. Прикосновение к этой руке через рукав платья, повязку и складки накидки отпечаталось в его пальцах воспоминанием о чем-то хрупком, тонком, детском.

— Извини, — сказал он, сконфузившись.

Перрунд по-прежнему стояла почти вплотную к нему, потом сделала шаг в сторону, рассеянно улыбаясь. Капюшон упал с ее головы, открыв лицо под вуалью и золотистые волосы, собранные в черную сеточку. Она накинула капюшон на голову.

— Ах, ДеВар, — распевно сказала она. — Ты спасаешь человеку жизнь, а потом извиняешься. Ты и в самом деле… я даже не знаю, — сказала она, поправляя капюшон. У ДеВара было достаточно времени, чтобы удивиться. Госпожа Перрунд впервые на его памяти не нашла слов. Капюшон, с которым она сражалась, снова слетел с ее головы, сорванный порывом ветра. — Проклятая штука! — сказала она, поправляя капюшон здоровой рукой. ДеВар начал было поднимать руку, чтобы помочь Перрунд справиться с капюшоном, но безвольно уронил ее. — Ну вот, — сказала она. — Так-то лучше. Дай-ка я возьму тебя под руку. Идем.

ДеВар окинул взглядом улицу, после чего они пересекли ее, тщательно обходя горки оставленного скакунами навоза. Между домов дул теплый ветерок, и на улице кружились вихри поднятой с мостовой соломы. Перрунд шла с ДеВаром под руку, легонько опираясь о него здоровой рукой. В другой руке ДеВар держал тростниковую корзинку — ее вручила телохранителю Перрунд, когда они вышли из дворца.

— Я определенно не гожусь для того, чтобы ходить по городу в одиночестве, — сказала она. — Слишком много времени провела я в комнатах и дворах, на террасах и лужайках, там, где нет уличного движения, а самое опасное, с чем ты можешь столкнуться, это евнух, который несет срочно понадобившийся тебе поднос с благовониями.

— Я не сделал тебе больно? — спросил ДеВар, скользнув по ней взглядом.

— Нет. Но даже если бы и сделал, это лучше, чем оказаться под железными колесами осадного орудия, несущегося по улице. Как по-твоему, куда они так спешат?

— Ну, на такой скорости далеко они не уедут. У скакунов уже был усталый вид, а они еще из города не успели выехать. Я думаю, это какая-нибудь демонстрация для местных. Но вообще-то я думаю, что они направляются в Ладенсион.

— Что, война уже началась?

— Какая война, моя госпожа?

— Война против мятежных баронов Ладенсиона, ДеВар. Я же не идиотка.

ДеВар вздохнул и оглянулся — не проявляет ли к ним кто-нибудь повышенного интереса.

— Официально она еще не началась, — сказал он, приближая губы к капюшону ее накидки. Наложница повернулась к нему, и он ощутил запах ее духов — сладковатый и пряный. — Но я думаю, можно не сомневаться в ее неизбежности.

— А далеко ли до Ладенсиона? — спросила она. Оба чуть наклонились, проходя под вывешенными у лавки зеленщика фруктами.

— До пограничных холмов дней двадцать езды.

— Протектору придется ехать туда самому?

— Не знаю.

— ДеВар, — тихо сказала она, в голосе ее послышалась нотка разочарования.

Он вздохнул и снова оглянулся.

— Не думаю, — сказал он. — У него много дел здесь, а генералов для этого вполне хватает. Эта… война не должна продлиться долго.

— Твоему голосу не хватает убедительности.

— Правда? — Они остановились на пересечении с узкой улочкой, пропуская небольшое стадо хавлов, направлявшееся к месту торгов. — Похоже, я нахожусь в меньшинстве, а точнее в одиночестве, полагая, что эта война… подозрительна.

— Подозрительна? — В голосе Перрунд слышалось недоумение.

— Жалобы баронов, их упрямство, нежелание вести переговоры — все это кажется слишком нарочитым.

— Ты думаешь, они хотят развязать войну из желания повоевать?

— Да. Нет, не только из желания повоевать. Так ведут себя только сумасшедшие. Но у них есть и более глубокая причина, чем желание отстоять свою независимость от Тассасена.

— Я не вижу никаких других мотивов.