Марш - Эдгар Доктороу

Старик поднял пистолет. Это был старинный длинноствольный инструмент с резной деревянной рукоятью и кремневым замком. В руке у старика он ходуном ходил. Уилл усмехнулся и пошел вперед. Раздалось шипение, потом громко бабахнуло. Со звоном в ушах Уилл бросился удерживать попятившуюся кобылу и не сразу осознал, что ранен; лишь когда поднял руку схватить ее прямо за удила, заметил дырку на рукаве. Мгновеньем позже увидел свою собственную яркую кровь, которая брызнула, как ему показалось, даже радостно, с облегчением.

Старик, похоже, сам удивился тому, что натворил. Уилл не чувствовал никакой боли, зато накатила дурнота, от которой, того и гляди, подкосятся ноги. Решил, что ни в коем случае не должен выказывать страха. Ага! — воскликнул он. — Ты выстрелил в солдата федеральной армии, когда город уже сдан. Это преступление, за это вешают!

Лошадка заупиралась, она фыркала и рыла землю копытом, но Уилл, держа ее за подшеек, подошел к старику и вырвал пистолет у него из руки. Эту тяжелую вещицу он осмотрел, как осматривают диковину. В следующий миг руку ожгло болью, и в него вселилась такая ярость, что, едва от нее не задохнувшись, он размахнулся и со всей силы ударил старика рукоятью пистолета по голове. Тот упал. Уилл постоял над ним, глядя на неподвижное тело. Дурак старый, — сказал он. — Умереть ради какой-то мисс Лили Гейлорд!

Скоро Арли уже вез его по мосту через Саванна-Ривер. Уилл лежал в телеге на спине и за тарахтеньем колес едва слышал разглагольствования приятеля. Понял лишь, что, по мнению Арли, мешкать нельзя.

Ничего! — кричал Арли, охлестывая вожжами спину лошади. — Догоним армию, найдем врача! Может, даже того, нашего. Поправишься!

Уилл замерз. Зубы так и стучали. Не мог понять, то ли его бьет дрожь, то ли это дорога такая тряская. Рукав промок до нитки. Лежа на боковой скамье, он держал руку вытянутой вверх и пальцем второй руки зажимал рану, пытаясь остановить кровь.

У этой лошаденки мослы что твои зубочистки! — кричал Арли. — Ей только легкие двуколки таскать! Вот если б ты нам мула нашел! Ведь просили тебя! Но вообще-то хорошо, что ты там с твоей рукой валяешься, а то я чуть не нарвался, пытаясь увезти с собой парочку умирающих суржиков. Ты куда, говорят, их переть собрался? За каким хреном? С тобой-то лучше, правдоподобнее получится — ежели кто вязаться вздумает! В общем — что-то теряешь, что-то находишь, да и потом: удачи и невзгоды дает Господь! Их надо принимать с благодарностью! Веруя, что Он вновь нас выведет, пусть даже тебе и придется поваляться тут в кровище! Зато посты охранения пролетим со свистом.

Ведомый генералом Ховардом правый фланг армии Шермана в составе Пятнадцатого и Семнадцатого корпусов двигался от места высадки в Бофорте на запад, левый фланг — Четырнадцатый и Двадцатый корпуса Слокума — следовал вдоль Саванна-Ривер в северо-западном направлении, и генералы мятежников не могли понять — то ли войска идут на Огасту, то ли надо защищать Чарльстон. На самом деле целью Шермана была Колумбия, и даже Моррисон, несмотря на личные обиды и недовольство командующим, не мог не признавать гениальности этой оперативной разработки. Обман получался как бы обоюдоострым, и хотя к тому времени инсургенты уже знали, какой он шельмец, они не могли собрать войска в один кулак, пока Шерман не проявит своих намерений недвусмысленно.

Зато у Конфедерации в активе были дьявольские каролинские болота и соответствующие погодные условия вдобавок. Дождь лил стеной, создавая завесу, сквозь которую горящие пучки сосновых веток (ими люди пытались освещать себе путь через топи) мерцали как звезды небесные. С полей шляпы Моррисона ручьями стекала вода. Там и сям на полузатопленной дороге слышались крики и ругань ездовых, офицеры надсаживались, выкрикивая команды, и, несмотря на майорский чин, каковой читался по дубам на замызганных и мокрых погонах, в ту ночь почтения к его рангу никто не выказывал, потому что каждый — будь то рядовой или офицер — с такой яростью боролся за каждый шаг вперед, что плевать хотел и на него, и на его приказы.

Моррисон вел лошадь под уздцы. Даже там, где дорогу уже гатили, под тяжестью фургонов жерди уходили в грязь, и приходилось класть новый слой поперечин. А иногда идет, смотрит: стоит упряжка, а у одного из мулов копыто между бревен застряло, и бедное животное криком кричит, вот-вот ногу себе оторвет. А если фургон завязнет, останавливается вся их вереница, и тогда десятки людей сбегаются к нему, выпрягают мулов, выгружают поклажу и общими усилиями вытаскивают колеса из грязи. Моррисон решил, что проще будет сойти с дороги и брести кое-как по болоту, наслаждаясь потоками холодной грязи, время от времени перехлестывающей в сапог поверх голенища. При нем были письма Шермана и Ховарда генералу Джо Мауэру, который командовал авангардной дивизией фланга. Но Моррисону никак не удавалось найти штаб Мауэра.

Повернув направо, Моррисон пошел от дороги вбок в надежде выйти на какую-нибудь другую, может быть более проезжую, дорогу. Но топь сменялась водной гладью, открытая вода опять болотом, да еще и заросшим густым кустарником, к тому же движется ли он в темноте по прямой, с уверенностью сказать было сложно. Он брел по колено в жиже, чуть не падая, когда ноги путались в колючих зарослях куманики, да еще и упирающуюся лошадь приходилось тащить. Кустарник кончился, начались кипарисы, густые — не протиснешься, и корни свои, узловатые и скользкие, повсюду растопырили. Похоже, я тут утону, — проговорил он, но продолжал брести вперед, и в конце концов твердая земля все-таки под ногами появилась — то был узкий берег бурного потока, в который превратилось паводковое русло реки Салкехатчи; он взобрался на скользкую гряду сам, втащил коня, оступающегося, дрожащего, с исцарапанными в кровь бабками.

Пройдя по берегу несколько сот ярдов, наткнулся на роту строителей, наводивших через протоку понтонный мост. Они ставили плавучие платформы на якоря, потом соединяли их между собою перемычками из бревен, а на ближнем к берегу конце моста уже клали на бревна поперечный настил из досок, которые, судя по остаткам краски, еще вчера были обшивкой дома. Когда реку удастся форсировать, здесь пройдет еще одна дорога. Стук топоров и крики строителей терялись в шуме дождя, а его перекрывал дальний грохот, но это был не гром, нет, явно канонада, потому что на четвертом году войны ночь перестала быть общепризнанным временем отдыха от сражений. Моррисон поглядел за реку, но увидел все то же болото. Где-то там, впереди, — в полумиле? в миле отсюда? — разведка боем шла уже у главного русла реки Салкехатчи, на дальнем берегу которой окопались и укрепились мятежники.

Еще пара минут, и эти поиски привели Моррисона в состояние такого отчаяния и усталости, каких он не знал никогда в жизни. Ради какой такой необходимости, — с горечью думал он, — меня, майора, надо гонять с донесениями как посыльного, если, конечно, Шерман не испытывает меня специально. Когда еще в Саванне он доложил генералу, что прибыл министр Стэнтон, Шерман сказал: вы, Моррисон, отбиваете лучше, чем подаете, изобразив затем что-то вроде смешка. Моррисону, однако, не нравилось, когда, пусть даже в шутку, ему ставят в вину новости, которые он сообщает. Службу он нес исправно и честно, а отплатили ему тем, что послали в этот сырой, холодный ад, который убивает ничуть не хуже, разве что медленнее, чем пуля.