Ночь огня - Барбара Сэмюел

Пока Бэзил говорил, старший граф тяжело повернулся к галерее окон.

– Твоя мать очень любила ее, эту хорошенькую девочку, которая навещала тебя во Флоренции. Думаю, тогда ей было не больше шести. Твоей матери нравилось, когда она приходила, потому что она была такой светлой и мягкой, полной решимости стать монахиней, даже будучи ребенком.

В душе Бэзила зашевелился страх. Он помнил очень маленькую смеющуюся девочку с длинными черными волосами, сидевшую рядом с его матерью летними вечерами. Она очаровала их обоих.

– Я помню.

– Твоя мать боялась, что она вырастет слишком красивой, чтобы быть спрятанной в монастыре, а ее отец – алчный игрок. Даже тогда уже все было решено в пользу несчастья, грозящего теперь Аннализе. Твоя мать… – Его голос стал грубым, он стоически сцепил руки за спиной и вновь обрел контроль над собой. – Твоя мать просила меня защитить ее, когда придет время.

Бэзил нетерпеливо вздохнул.

– Я знаю! Зачем ты мне все это повторяешь после того, как я согласился на этот брак?

– Англичанка. Как вы познакомились?

Бэзил покачал головой, не понимая, какое отношение это имеет к их разговору.

– Она писательница, я прочитал кое-какие ее, работы. – Он устало подсел к столу и обнял руками голову. – Я думал, что она вдова средних лет.

– Она угрожала мне.

Бэзил поднял голову как раз вовремя, чтобы уловить, как дрогнули губы отца. К его удивлению, отец улыбнулся.

– А что это были за угрозы?

Отец пожал плечами:

– Не важно. – Когда он повернулся, в его лице не было жестокости. – Любой мужчина в состоянии понять, почему ты влюбился в нее, Бэзил. Горячая, сильная, красивая женщина.

Это было слишком эмоционально, Бэзил протестующе поднял руку:

– Пожалуйста, отец, не продолжай.

– Если ты не женишься на Аннализе, отец отдаст ее Тортесси.

Бэзил с трудом встал.

– Я знаю, извини меня.

Он поднялся по лестнице в комнату, в которой они жили вместе с Кассандрой. Когда он открыл дверь, на него пахнуло ее запахом – мускусом, полевыми цветами и гвоздикой. Запах вызвал в его памяти картину: ее волосы, укрывающие его руки.

Бэзил чувствовал себя так, словно ему в грудь вонзился нож. Его плоть горела от чувственных воспоминаний о ее гладкой коже, сладости ее поцелуя, гортанности ее смеха. Он подумал об их долгих разговорах, о том простом, редким, безграничном удовольствии, которое он получал от общения с умом, очаровавшим его. Его сердце болело от уверенности в том, что она была его единственной любовью, что она навсегда останется единственной женщиной, которую будет признавать его душа. Это было больше чем страсть, это было больше чем дружба, это был союз, предназначавшийся небесами.

Как он мог отпустить ее?

Но, даже глядя на синеву и зелень тосканских холмов, Бэзил понимал, что уже отпустил ее. Единственное, что могло разрушить красоту, которую они разделяли, было чувство вины, а если Аннализа выйдет замуж за Тортесси, совесть никогда больше не позволит ему заснуть.

Поэтому он исполнит свой долг. Но, даже приняв решение, Бэзил не мог сдержать горя, наполнявшего все вокруг него. Он взялся за бокал, размышляя о том, как вынесет все это.

Аннализа позволила облачить себя в необыкновенно красивый наряд, заказанный ее матерью в Риме. Она не возражала, не плакала и не улыбалась. Она поднимала руки, когда ее просили, поворачивала голову, когда ее подталкивали локтем, стояла прямо, пока на ней зашнуровывали корсет. Женщины вокруг нее издавали возгласы восхищения, то затихавшие, то раздававшиеся с новой силой.

За окнами виллы шел ливень, потоки которого низвергались на зеленые холмы Тосканы. Аннализа смотрела на них и фантазировала, что это ангелы плачут вместе с ней.

В руке она сжимала письмо, полученное только этим утром, письмо, которое было переслано ей во Флоренцию из монастыря.

Это было то самое письмо, о котором Бэзил спрашивал ее сегодня утром, когда навещал. В тот момент его глаза метали искры. Теперь она поняла почему.

Аннализа сгорала от стыда за свою слабость. Она чувствовала, что должна принять постриг, но слишком боялась открыто не повиноваться отцу. Если бы это письмо пришло вовремя, то оно придало бы ей достаточно смелости.

Теперь она осознала, что молодой красивый граф был такой же пешкой, как она. Как можно было надеяться, что такой брак принесет счастье? Но было слишком поздно. Она струсила и поэтому выйдет сегодня замуж за человека, который не хочет на ней жениться. Она решила исполнить свой долг, вступив в этот брак, но ангелы знали, что творится в ее сердце. Они плакали вместо нее, потому что она не могла плакать, чтобы, не огорчать мать и отца.

Деревенская девушка-служанка, нанятая специально для того, чтобы помочь Аннализе перед свадьбой, прошептала: «Великолепно!» – и сцепила пальцы под подбородком.

Аннализа повернулась к высокому дымчатому зеркалу. Она бесстрастно рассматривала свою красоту: очень густые темные волосы, гладкая оливковая кожа и самое лучшее, что в ней было, – синие глаза, удивительно смотревшиеся рядом с темными волосами. Ее фигура походила на фигуру матери – такие же полные грудь и бедра. Платье было сшито так, что грудь неприлично ниспадала в квадратный корсаж светлого платья.

– Косынку, – твердо произнесла Аннализа и протянула руку.

Девушка запротестовала, когда Аннализа накинула ее.

– Ты знаешь графа? – поинтересовалась она.

– О да! Он вам понравится, миледи. Он молод, здоров и красив.

Девушка аккуратно расправила сзади кружевную косынку.

– Говорят, что он добр к своим слугам. Такой мужчина не бьет жену, правда?

– Спасибо.

Девушка принесла Аннализе успокоение, в котором та так нуждалась.

– Они ждут.

Аннализа колебалась, рассматривая через плечо темные облака.

Время для чуда еще оставалось.

– Пожалуйста, – тихо молилась она, – позволь мне вернуться!

Девушка была молода, слишком молода. Бэзил повернулся к ней в тишине комнаты, которую приготовили для них, и ощущение несчастья поглотило его. Что бы он ни чувствовал, в мире не было несчастья большего, чем несчастье его юной невесты.

Она стояла, невысокая и прямая, украшенная облаком темных волос, и смотрела ему в глаза. Он ожидал страха девственницы, но в огромных необыкновенно синих глазах было что-то другое. Огонь, темный и непокорный, – такого невозможно было ожидать от шестнадцатилетней девушки, воспитанной в смирении.

– Мы согрешили сегодня, сэр, – неожиданно произнесла она, подняв подбородок.

– Согрешили? – Он перестал развязывать галстук.