Коридоры власти - Чарльз Сноу

Зачем Каро эти хлопоты на «обратной стороне» избирательного округа, я не сразу понял. Парламентское место в безопасности — если завтра Роджеру присвоят статус страшилища, в Кенсингтоне все равно будут за него голосовать. А дело в том, что здесь Каро окружал рабочий класс. Она могла рассчитывать, что пара-тройка люмпенов отдадут голоса за Роджера, но большинство с характерными английскими беспристрастностью и хладнокровием проголосует за любое другое страшилище, лишь бы оно было Роджеру оппонентом.

Итак, Каро, готовая говорить со всяким визитером, сидела в тесном «зале». Переулок был такой узкий, что Каро различала каждую оспину в деревянных дверях домов напротив. Первые визитеры — или, пожалуй, клиенты — оказались сторонники консерваторов, люди пожилые, живущие на скромные сбережения и еще более скромные пенсии. Они проделали путь от Кортфилд-гарденс, а может, Неверн-сквер, выбрались из домов девятнадцатого века, из отдельных своих комнатенок. Зачем? Главным образом затем, подумал я, что в комнатенках не с кем слова молвить.

Большинство из них были люди одинокие, совершенно одинокие. Сами для себя стряпали, ходили в публичную библиотеку. Им хотелось поговорить о молодости, об упадке аристократии. Безнадежное одиночество в перенаселенном городе внушает особый страх. Они заранее боялись бомбежек. Кто-то обронил, что жить ему совершенно не для чего; другие согласно закивали; бессмысленность жизни усугубляла нежелание умирать. «Нынче умирать — хлопот не оберешься», — сказала пожилая женщина, тридцать лет назад преподававшая в школе для девочек из знатных семей. Сказала с интонацией, окрашенной стоицизмом. Я не мог ее утешить: умирать и впрямь хлопот не оберешься, особенно если умирать в одиночестве и забвении, да еще под пугающие новостные сводки. Я не мог утешить пожилую учительницу, а Каро могла — не потому, что благодаря нездешней интуиции подобрала к ней ключик, и даже не потому, что чувствовала элементарную жалость (подобно своему брату Каро не опускается до жалости), но внушив ей то ли взглядом, то ли жестом уверенность в идентичности с собой: мол, и леди Каролина Сеймур прах еси, вместе потонем, если что.

Эти клиенты — иные эксцентричные и неопрятные, иные убого аккуратные, но неизменно знававшие лучшие времена — все поддерживали в отношении Суэца государственную политику. Что меня не удивило. Удивила меня следующая партия клиентов. Они жили по соседству, явились, когда закончился рабочий день. Таких встретишь повсюду, достаточно выбраться из процветающего центра, оказаться в сутолоке и грохоте обреченного большинства; такие работают в подземке и в частных мастерских, покупают лотерейные билеты, играют по маленькой на тотализаторе. Состоят членами профсоюзов и голосуют за лейбористов. На Суэц им плевать; их интересует муниципальное жилье, реже — начальное образование.

И Каро отвечала деловито и коротко: да, это можно попробовать протолкнуть, это — нет.

Еще она сделала пару намеков относительно завтрашних скачек — не свысока, но потому, что сама была помешана на скачках чуть больше своих клиентов, если такое возможно. Она играла по правилам, но пару раз все же помянула Суэц; другие тоже его поминали. Каро не лгала: за «ей подобных» некоторые действительно никогда бы не проголосовали, сказали бы, что против всяких боссов, — но именно теперь, сбитые с толку, не знающие, чем и кем возмущаться, они были на ее стороне и на стороне лорда Гилби, — а отнюдь не на моей.

Наконец Каро распрощалась со всеми, и мы вышли в сухую, звонкую от холода тьму. Сияли звезды, что для Лондона нехарактерно. Тускло светились зашторенные окна цокольных этажей. Угловой паб унизывали голые лампочки красного, желтого и синего цвета. Благополучный район, ничего-то здесь не происходит, сплошная тишь да гладь. Каро снова принялась зазывать меня на Лорд-Норт-стрит («Время детское, Льюис, выпьем по коктейльчику»), Я знал, что Роджер поехал по весям с речами. Знал, что Каро в целом не слишком меня жалует. Следовательно, у нее относительно меня некий план.

Она ехала быстро — в восточном направлении транспорта почти не было, никто не мешал лихачить.

— Видите теперь, — сказала Каро. Понимать следовало как «я была права».

Меня происходящее не радовало. Я стал спорить с Каро: дескать, один-единственный случай — еще не показатель; а как же с настроениями рабочего класса, проживающего в центральных и северных графствах? Я сам не верил в то, что говорил. Несколько политиков уже побывали и в центральных, и в северных графствах — и обнаружили именно те настроения, что сегодня обнаружила Каро.

— Надеюсь, и они, и вы довольны результатом, — сказал я.

— Дело нужно было довести до конца, — отозвалась Каро.

— Вы чуть ли не зубами за прошлое цепляетесь. Вы хоть понимаете, чем это чревато?

— Дело нужно было довести до конца.

Мы сидели у нее в гостиной. У обоих иссякли аргументы, оба были на грани. Каро весь день не закрывала рта. Я устал от ее общества, я уже рядом находиться не мог — она оставалась свежа и энергична. Рассказывала теперь о своих сыновьях, как они учатся в приготовительной школе. Неважно они учатся. Слово «неважно» Каро произнесла почти с удовлетворением.

— У нас в семье отличников никогда не было.

Я сейчас домой пойду, думал я, а она продолжит пить, сама с собой. Сегодня она старше выглядит, кожа кирпичного оттенка, и на скулах вон как натянулась. Впрочем, Каро только выглядела старше, но отнюдь не чувствовала себя старше; ходила по комнате пружинисто, словно игрой каждой мышцы наслаждаясь, как человек, любящий всякое движение, всякую физическую деятельность, а если кому-то изящества не хватает — его проблемы.

Каро вернулась на диван, поджала ноги, взглянула мне прямо в лицо:

— Хочу с вами поговорить, Льюис.

— Я весь внимание.

— Вы знали, не правда ли? — Она смотрела дерзко, также дерзко, как Сэммикинс в клубе. — Вы знаете, что у Роджера на этот счет, — (она подразумевала Суэц), — свое мнение? Вы знаете — я знаю, что вы знаете. Мое мнение — прямо противоположное. Ну да ладно, проехали. Какая разница, что каждый из нас думает. Подсчитаем потери, начнем сначала. Вы ведь Роджера теперь часто видите? — ни с того ни с сего спросила Каро. Я кивнул. — Надеюсь, вы понимаете: на него никто влияния не имеет? — И рассмеялась своим громким, заливистым смехом. — Я не говорю, что он тиран. У меня полная свобода, с детьми он ласков, но как только дело выходит за рамки семьи, он становится другим человеком. А уж если речь о его замыслах и о способах их воплощения в жизнь, тут никто и на йоту влияния не имеет.

Каро говорила как женщина смирившаяся. Бассетские сплетники утверждают, будто Роджер у нее под каблуком, — отчасти утверждение основывается на презентабельной внешности Каро, отчасти — на инциденте с защитой Сэммикинса, когда Роджер показал себя настоящим рыцарем, почтительным и самоотверженным. Хозяйка положения всегда Каро, шепчутся всезнайки; с особой уверенностью — те, что принадлежат к кругу семьи Сеймур.

А Каро только что просветила меня на предмет того, кто на самом деле хозяин. Просветила, словно удивляясь собственному смирению. Каро также не преминула и уколоть: мол, вы, Льюис, тоже на вторых ролях. Ей удовольствие доставляло повторять «на вторых ролях» — ибо Каро, с виду напористая и рисковая, точь-в-точь как Сэммикинс, Каро, которую женщины ее круга называют везучей до неприличия, мучительно ревнует мужа к его же друзьям.