Умри, старушка! - Сергей Сакин

— Господи, как его жалко… Правда? — Жалко?!!

Я, честно говоря, не понял, как такой мандюк может вызывать какие-то эмоции, кроме желания хорошенько его отпивать. Но она уже опять смотрела на меня, и я увидел, что она его действительно ЖАЛЕЕТ. А еще я понял, что если я… нет не стану его пинать, а просто если она узнает, о чем я думаю, то мы опять разлетимся на тысячу световых лет, в разные вселенные. Я спрятал глаза, а когда снова посмотрел на нее — ручаюсь, она поняла, что я что-то от нее скрываю.

— О чем ты сейчас думаешь?

— Ни о чем.

— Ну ладно… — это звучало как «не хочешь рассказывать — твое дело».

В ночном магазине рядом с домом я купил бутылку грузинского вина, шоколад и, подумав, сыр. Пачку сигарет. Пока я расплачивался, она разглядывала полки со снедью, и я (первый раз за много дней) посмотрел на нее со стороны. V нее было спокойное лицо уверенного в себе человека, на нем были написаны гордость и независимость. Она повернула голову, взглянула на меня. Она не кокетничала и не была жеманной, в отличие от всех остальных чикс мира, едущих на случку, как и всегда, она была естественной и непринужденной. Какая же она красавица! В жизни не спал с такими красивыми! И тут же подумалось: а ведь она тебе верит! Как будто я сам себя в чем-то укорил. Не знаю, что это было. Дорога через два двора заняла полчаса, двадцать девять минут из которых мы целовались. Она еще ни разу не сказала хватит, ни разу не надавила мне на грудь, и вообще ничего подобного: каждый раз, когда я останавливался и разворачивал ее к себе, ее губы готовно открывались навстречу моим, а лицо было все таким же безмятежным… Уже перед самым подъездом я вспомнил, что последняя уборка была несколько недель назад, и устрашился. Как можно привести ее в такой бордель?!!

Я открыл дверь и, распахнув ее, зашел первым, развернулся: Добро Пожаловать, вот тапочки — и прыгнул в гостиную. У меня было не больше 30 секунд. Я огляделся. Ну, здесь было относительно нормально, грязные тарелки и пепельницы я уволок на кухню и захлопнул туда дверь, включил два настенных светильника, чтобы не было видно полового мусора. От вошла, как только я успел все это сделать. Блиин, как же она все понимает с полоборота. В моем доме принято ходить босиком, тапочки предлагаются посторонним гостям. Так вот, она тоже стояла без носков! Посмотрела на меня и сделала так же. Наверно, она никогда не перестанет меня удивлять.

…Она мягко сопела на моей руке, а я лежал, глядя на нее, и благодарил Бога (благодарил Бога??!!) за то, что сегодня полная луна. Свет падал прямо на кровать, и ее лицо было хорошо видно. Я вдыхал запах ее волос и думал, что… Жаль, что нельзя прожить с одной женщиной всю жизнь.

Утро. Иногда я падал в зыбкую дремоту, из которой возвращался в реальность, не ощущая этой границы. Кажется, я так ни разу и не заснул. Утро. Жемчужный свет наполняет спальню, этот рассвет отличается от всех рассветов моей предыдущей жизни. Она по-прежнему спит, и ее лицо безмятежно расслаблено. Я поднялся на локте и долго смотрел на нее — утреннюю. Из глубин памяти всплыло — «…даже утро ей к лицу…».

Вчера я внес ее в эту комнату на руках и положил на кровать, не зажигая свет. Сейчас утренний свет разоблачил всю мою холостяцкую лень. Я с удивлением отметил новое для себя ощущение — мне неловко показывать себя таким неряхой. Неудобно перед кем? — Перед ней… Стараясь двигаться неслышно, я поднялся и собрал все тарелки, чашки ложки и вилки, обрамлявшие мою лежанку, и отнес их на кухню. Здесь же стояли пепельницы, опять посуда, на полу валялись джинсы и рубашки — все то, что я вчера насобирал по квартире, то, что валялось на виду. Одежду я сложил и отнес в шкаф, окурки и объедки выкинул в ведро и стал мыть посуду. Помыл, протер столы — на кухне и в гостиной, распахнул окна. Сел на кухонный стул и влажными руками закурил сигарету. Задумался: что ей нравится, чай или кофе? Надо было сделать так, чтобы это утро и для нее тоже стало запоминающимся, чтобы оно ей понравилось. Тогда, может быть, ей захочется его повторить. Я сварил кофе, вскипятил чайник и залил кипятком заварку. Открыл холодильник и сел перед ним на корточки — забацать что-либо съедобное из содержимого холодильниковой утробы было проблематично. В конце концов, я вытащил початую банку варенья, снял с него плесень и переложил в вазочку. Нарезал хлеб и запихнул его в тостер. Пока хлеб грелся, я сходил на балкон и нашел там огурец и вялую помидорину. Добавил зелени, взявшейся невесть откуда, и сотворил простенький салат. Поставил на поднос: кофе, чай, тосты, масло, варенье и салат, подумав, разлил вчерашнее вино в бокалы и присовокупил. Подумал еще — и добавил короткую смешную свечу. Поджег свечу и понес натюрморт в спальню.

Я вошел, открыв дверь в спальню легким пинком. Она уже проснулась и полулежала в постели, разглядывая сразу две книги. Еще несколько книг лежали раскрытыми, обложками вверх, на одеяле. Она подняла на меня свои неправдоподобные глаза — за ночь я почти уверил себя, что таких глаз не бывает. Вот, были, есть — она смотрит на меня и улыбается. Бее книжки взяты ею с пола, из стопок, окружающих кровать.

— Доброе утро… — я не знаю, с каких слов начинать такой день.

— Привет. Ты такой странный… Ты все эти книжки читал?

— Ну… да. Читаю.

— Читаешь? Сейчас? Все сразу? — Ну… да.

Я опустил поднос на одеяло и присел рядом. На несколько минут она забыла, кажется, про все на свете и была занята только завтраком. Она с видимым удовольствием чокнулась со мной вином, и мне опять понравилось, как легко она согласилась начать утро с выпивки. Белыми ровными зубами смолотила и салат, и все тосты. Когда она ела, она иногда поднимала на меня глаза — чуть исподлобья — и улыбалась слегка смущенно. Мол, простите обжору. Наверно, я был готов просидеть так целый день и смотреть, как она ест.

Она с забавным вздохом сожаления проглотила последний кусочек, налила себе еще кофе, и я забрал поднос, унес его на кухню. Когда я вернулся, она чуть привстала на кровати и протянула ко мне руки. При этом одеяло упало, открыв ее сладкую грудь с бутончиками сосков, и она не обратила на это никакого внимания. Ни выпячивала ее, желая подчеркнуть эту красоту, ни хваталась за одеяло. Она была как всегда — проста и естественна. Я обнял ее, прижав к себе крепко-крепко, и несколько минут просто стоял у кровати, лишь проводя ладонями по ее нежной, живой, ароматной коже. Она взяла мою голову и оттолкнула меня, так чтобы наши глаза оказались вровень.

— Так ты сказал, что читаешь все книги?

— Почти все. Некоторые уже прочитал.

— А покажи, какие ты сейчас читаешь?

Я задумался. Которую я открывал последней? А перед этим? Не помню. Навскидку я ткнул пальцем в Майн Кампф, Оккультные Корни Нацизма, Три товарища, История Сюрреализма и Бродский. И она взяла в руки ту, о которой мне меньше всего хотелось с ней разговаривать. Майн Кампф.

— Ты ее читаешь? Вместе с Историей Сюрреализма? И Ремарком?