Бездушные  - Нил Шустерман

– У нас тут есть пара лёгких с присобаченным к ним врачом – если ты догоняешь, о чём я, – произносит темнокожий юноша. – Он говорит, с твоей рукой не всё так плохо, как кажется, но ты можешь потерять один-два пальца. Ерунда, зато маникюр дешевле будет.

Риса смеётся. Она в жизни не делала себе маникюр, однако мысль о «попальцевой» плате за маникюр кажется ей забавной. «Чёрный юмор», что называется.

– Я слышал, ты офигенно уела этого пирата.

Риса приподнимается на локте.

– Я только вывела его из строя. Уели его койоты.

– Вот ведь сукины дети, – усмехается он и протягивает ей ладонь: – Сайрус Финч. Но все зовут меня СайФай.

– Я знаю, кто ты, – говорит Риса, неловко пожимая его кисть левой рукой.

И вдруг лицо юноши неуловимо меняется, да и голос тоже звучит чуть по-другому – резче и даже несколько враждебно:

– Ну да, знает она меня! Нечего прикидываться!

Риса, слегка сбитая с толку, собирается извиниться, но СайФай выставляет перед собой ладонь:

– Не обращай внимания, это Тайлер. Он такой – заводится с полуоборота, чуть что – сразу из себя выходит; а выходить-то ему и не с руки, потому как он и без того уже был, да весь вышел.

Риса ничего не понимает из сказанного, но сам говор СайФая, нарочито просторечный, действует на неё успокаивающе. Девушка невольно улыбается:

– Ты всегда так разговариваешь?

– Когда я – это я, а не он, то да, – пожимает плечами СайФай. – Я предпочитаю говорить так, как предпочитаю. Мой говор – дань уважения моему наследию. Так говорили тогда, когда нас называли «чёрными» , а не «цвета умбры» .

То немногое, что Рисе известно о Сайрусе Финче (кроме телевизионной рекламы), она почерпнула из его выступления в Конгрессе на дебатах, где обсуждался законопроект о снижении возраста разборки с восемнадцати до семнадцати лет. На принятие нового закона, Параграфа-17, оказало огромное влияние его свидетельство, вернее душераздирающий рассказ Тайлера Уокера о собственной разборке. То есть не самого Тайлера, а его части, вживлённой в мозг Сайруса.

– Знаешь, а я здорово обалдел, когда ты позвонила, – говорит СайФай Рисе. – Большие шишки из Сопротивления обычно с нами и разговаривать не хотят, делают вид, что мы пустое место; а всё потому, что мы имеем дело с людьми уже после разборки, а не до.

– Да Сопротивление теперь ни с кем не разговаривает, – вздыхает Риса. – Последний раз я с ними общалась бог знает когда. Если честно, я вообще сомневаюсь, что оно ещё существует. По крайней мере, в прежнем виде.

– Хм-м… Фигово.

– Я продолжаю надеяться, что Сопротивление как-то возродится, реорганизуется, но в новостях только сообщают о всё новых арестах его активистов. Говорят, мол, «за противодействие законности» .

СайФай грустно качает головой.

– Иногда, когда законность становится незаконной, ей стоит попротиводействовать.

– Ты сказал, Сайрус, что мы в Небраске. А где точно?

– В частной резиденции, – сообщает он. – Вернее… ну… в закрытом учреждении.

Довольно уклончиво. Но Риса не настаивает на разъяснениях. Веки её тяжелеют, и ей не очень хочется разговаривать. Она благодарит СайФая и спрашивает, нельзя ли ей поесть.

– Скажу папам, чтобы принесли тебе чего-нибудь, – обещает Сайрус. – Вот они обрадуются, что у тебя проснулся аппетит!

•••••••••••••••

ПЛАТНАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ РЕКЛАМА

•••••••••••••••

Риса спит. Просыпается и опять засыпает. Хотя обычно она терпеть не может бездеятельности, но сейчас решает, что заслужила небольшой отдых. И ведь подумать только – со дня разгрома Кладбища и её скандального разоблачения «Граждан за прогресс» прошло всего каких-то три недели! А кажется, будто это всё было много лет назад. Жизнь в свете студийных юпитеров сменилась жизнью беглянки, вынужденной скрываться от ищущих лучей полицейских прожекторов.

Когда Риса была нужна «Гражданам за прогресс» , они нажали там, подмазали тут – и все обвинения против беглой преступницы были сняты, что позволило ей выйти на свет. Но сейчас, когда она стала врагом могучей организации – сюрприз-сюрприз! – на неё посыпались новые обвинения. Утверждают, будто она украла у «Граждан» значительные суммы денег, чего Риса не делала. Кричат, будто она помогала вооружать беглецов, засевших на Кладбище, чем она не занималась. Всё, что она делала на Кладбище – это лишь оказывала первую помощь да лечила насморки. Но кому интересна правда, кроме самой Рисы? !

Папы СайФая, оба столь же сиенна-бледные, насколько их сын тёмный, балуют Рису вовсю: приносят ей еду в постель и кормят чуть ли не с ложечки. Именно эти двое приехали за ней в Шайенн, и неудивительно, что они принимают в ней такое участие. Но девушке быстро надоедает, что с нею носятся, как хрупким цветком. Она начинает совершать прогулки по спальне, не переставая удивляться тому, что ходит на собственных ногах. Воспалённое запястье пока ещё ноет, поэтому Риса обращается с ним осторожно; но есть и хорошие новости: доктор, живущий здесь же, в усадьбе, установил, что с пальцами у неё полный порядок, так что ей придётся в будущем платить полную цену за маникюр. Бешенства у Рисы тоже не обнаружено.

Из её окна виден только кусочек сада, так что она не знает ни размеров этого «закрытого учреждения», ни количества живущих здесь. Иногда появляются люди с садовыми инструментами. Риса вышла бы к ним – поговорить, познакомиться – но её дверь заперта.

– Я в плену? – спрашивает Риса того из папаш Сай-Фая, что повыше ростом и подобрее с виду.