Сказки и истории - Макс Фрай

Игорь показывает, как солдат (марширует, стреляет из невидимого ружья) превращается в собаку. Когда он по-собачьи задрал ногу на дерево, Сережка не выдержал и заржал. Наташка смотрит на него, головой качает укоризненно. Сидеть Сережке без следующего задания! А мне почему-то совсем не смешно, и нос у меня больше не чешется, потому что деревья никогда не смеются, и носов у них, то есть, у нас нет. Если бы еще корешок никто не грыз, совсем хорошо было бы. Но и так ничего, можно жить. Когда зуб болит, в сто раз хуже!

Игорь еще бегает на четвереньках, с высунутым языком, а Наташка уже идет оживлять Сережку - раз уж все равно засмеялся, пусть показывает свое задание. Но он как раз ничего толком не придумал: сначала втянул щеки и живот, а потом надул. И что с того, спрашивается? Наташка тоже не понимает, и вообще никто не понимает.

- Это человек был худой, а потом быстро потолстел, как дядя Жора после больницы. Это тоже такое превращение, даже мама говорила: "Во что он превратился?" - обиженно объясняет Сережка и с независимым видом идет к качелям, как будто бы не играет больше с нами. Но понятно ведь, что одно-два задания пропустит и вернется. Мы же вон как разыгрались!

Наташка идет к очкастой Таньке, а я даже радуюсь. Я больше не хочу, чтобы Наташка ко мне прямо сейчас подошла, мне уже нравится быть деревом, я теперь хочу побыть деревом подольше.

У меня та-а-а-акие корни! Только как это всем показать, непонятно. Зато понятно, как надо будет показывать ветки. Ветки можно изобразить руками. Хотя, конечно, руки только две, а я, если уж стану деревом, то таким, у которого очень много веток. Большим-пребольшим, густым-прегустым, раскидистым и крепким, чтобы от меня была хорошая тень, и чтобы дети лазать на меня могли - и не только самые ловкие, а все, кто захочет, даже толстый Боря из второго А, ему же обидно, что он никуда не может залезть, он даже ревел однажды за гаражами, когда мы вишни рвать полезли, думал, никто не видит... Ну вот, на меня пускай залезает, мне не жалко, у меня ветки крепкие.

И еще я хочу, чтобы у меня были листья, а не иголки, это важно. Елкой я точно не хочу быть, а то срубят на Новый Год, украсят шарами и ватой, а через неделю на помойку отнесут, нет уж, спасибочки!.. Ну и вообще листья лучше иголок, красивее и не колются. И еще я хочу обязательно цвести весной, а потом чтобы фрукты на моих ветках выросли какие-нибудь вкусные и красивые. Вот вишней, например, быть не хочу: у вишни ягоды мелкие и кислые, хотя цветет она, конечно, здорово. Лучше всего быть персиком, или абрикосом, но они на юге растут, а у нас из фруктовых деревьев есть только вишни, яблони и груши. Но груши мне не очень нравятся. То есть, они вкусные, но некрасивые какие-то, кривые. Значит, получается, надо становиться яблоней? Ну и очень даже хорошо. Яблони мне всегда нравились, и яблоки я люблю.

Танька что-то там показывает, но я, честно говоря, на нее уже не смотрю. Мне сейчас другое интересно: какие у меня ветки толстые и длинные, оказывается! А цветы уже облетели, зато появились крошечные яблочки, они пока похожи на зеленые ягоды шиповника - такие махонькие. Но они еще вырастут, порозовеют, будут сладкие-сладкие, я точно знаю. Если уж я теперь яблоня, если уж стою тут, с места сойти не могу, если не умею даже прогнать мышь, которая грызет-точит мой корешок, то, по крайней мере, ясно, зачем все это нужно. Яблоки у меня будут такие крупные и сладкие, каких не только в нашем дворе, во всем городе никто не выращивал! Попробуете потом, узнаете, какая из меня получилась яблоня...

- Кто идет в кино на два часа? - вдруг спрашивает Наташка.

Она так ко мне и не подошла почему-то. И никто не подошел. Игра как-то сама собой закончилась. Все галдят, обсуждают: идти в кино, или нет? И выходит, что надо идти, а значит надо у родителей отпроситься. Светка с Димкой бегут отпрашиваться, и Игорь тоже, и Танька. Ленка Олейниченко говорит, что у нее в два часа тренировка, и тут же начинает кувыркаться, чтобы все обзавидовались, а Наташка отпрашиваться не идет: ей родители все разрешают, даже в центр на трамвае ездить, она же большая совсем. У рыжей Маринки никого нет дома, так что ей точно можно пойти в кино, зато у нее нет десяти копеек на билет, а у другой Маринки есть целых пятьдесят копеек, но она в кино не хочет, а хочет на качелях кататься, а там Сережка сидит, дуется на всех. Наташка с Маринкой идут его уговаривать, чтобы слез и дал покататься, а рыжая Маринка идет с ними: ей десять копеек на билет нужно. Мне тоже нужно десять копеек на билет, я тоже, наверное, хочу в кино и покататься тоже хочу, но я не могу подойти к качелям: у меня же теперь корни! Я даже позвать их не могу - то есть, я-то зову, но они не слышат. Я тоже не всегда слышу, как деревья зовут, у меня только с орехом иногда получалось, пока он рос у нас в саду, и мы дружили, а теперь, получается, можно было бы снова дружить, мне больше и не с кем, но он же далеко отсюда растет, а я не умею дружить с теми, кто далеко.

- А где Женька? - спрашивает Сережка у Наташки.

Они все уже помирились, и Маринка вовсю раскачивается на качелях, а другая, рыжая Маринка прыгает от радости и бежит домой: Сережка сказал, что купит ей билет и еще мороженое в стаканчике, если она за это отдаст ему картинку с ковбоем, которая у нее над кроватью висит, а ей и не жалко ни капельки, ей этот ковбой уже надоел, она прямо сейчас его принесет.

Наташка оглядывается по сторонам, пожимает плечами. Дескать, не знаю я, где Женька. И тут мне становится по-настоящему страшно, потому что Женька - это у нас я, и вот же я тут стою, на краю волейбольной площадки, у всех на виду, а Наташка меня не видит, и Сережка не видит, и вообще никто. Я им кричу: "Вот же я, вот!" - но они не слышат, потому что почти никто, почти никогда не слышит, как деревья разговаривают, даже если они уже не просто "разговаривают", а очень громко кричат. А подойти сзади и хлопнуть по плечу я теперь не могу, потому что у меня корни, потому что у меня яблочки маленькие, мне их вырастить надо, ну и вообще, не выкапываться же из-за какого-то дурацкого кино, да и нельзя мне выкапываться, завяну ведь, и как же тогда?..

©Макс Фрай, 2004

Мне водить, как всегда. Да я и не против.

Стою столбом в самом центре двора, влажная от вечерней росы трава холодит босые ступни, колючий какой-то колосок забрался под коленку, щекотно.

Ничего не вижу, вообще ничегошеньки. Глаза мои закрыты, захочешь - не откроешь. Да и против правил это - глаза открывать. А правила нужны, когда играешь. Интересных игр без правил не бывает; все известные мне игры без правил - скука смертная, хуже того, скука бессмертная, неодолимая, непобедимая, зеленая как болотная ряска тоска, так что если уж согласился играть, будь любезен соблюдать правила, пока игра не закончится. Потом - другое дело.

Я уже в который раз согласился играть и - ну да, снова стою столбом. Ничего не вижу. Зато слышу преотлично, да и говорить могу. Не так плохо.

Слышу, все слышу, а как же! Визжат, пищат, хохочут бесенята мелкие, галчата крикливые, замурзанные. Весело им. Известное дело, веселее быть мышкой, чем кошкой - в начале игры. Зато кошкой хорошо быть в финале, если ты ловок, конечно. Неуклюжий кот - посмешище, мышам - счастье, но играть с таким скучно. Все уцелеют и будут довольны, но вряд ли еще хоть раз позовут играть незадачливого хищника.