Лютер - Гвидо Дикман

— Ты должна доверять милости Господней, — сказал Мартин, тяжело вздохнув, — а не словам какого-то одного священника!

Он пристально посмотрел на Ханну, понимая, что отнял у нее нечто более ценное, чем последние монетки, — он лишил ее уверенности. И теперь ему оставалось лишь молить Бога о том, чтобы вместо восхищения посулами Тетцеля в ее сердце поселилась надежда. Надежда, поддерживающая ее саму и ее дочь и опирающаяся на истину, а не на измышления человека, которому не дана власть отпускать грехи.

Мартин торопливо порылся в кошельке и, не обращая внимания на протесты Ханны, сунул ей в руку несколько монет.

— Прибереги деньги для Греты, чтобы у нее была еда, — сказал он и ринулся прочь, к воротам монастыря, только накидка взметнулась на ветру.

В этот вечер в дормитории долго не утихал шум. Обычно в ночные часы тишина соблюдалась неукоснительно, до первой утренней службы покой нарушался очень редко. Но почему-то именно сегодня покоя не было: сразу несколько братьев пожаловались на боли в желудке и на зубную боль. Брат Гернот, монах, который с юности выглядел старичком, поручил Мартину позаботиться о страждущих братьях. Мартин хотел было воспротивиться, но тут же сообразил, что неожиданное ночное бдение у постели больных поможет ему осуществить задуманное: он должен написать архиепископу и выразить свою тревогу по поводу легковесных проповедей Тетцеля. Епископу Альбрехту положено знать о том, что доминиканец и его подручные извращают таинство покаяния. Под началом Альбрехта находилось одно из самых значительных церковных курфюршеств. Если кто и обладал властью остановить вымогателя, то только он.

После того как в дормитории все успокоилось и наступила тишина, Мартин вынул из ящика бумагу и перо, зажег свечу и принялся писать. Пальцы не слушались. Поначалу он с трудом находил нужные слова, они всплывали в голове как бы нехотя, сопротивляясь. Мартин все время останавливался, чтобы убедиться в том, что выбрал верный тон. У него вовсе не было намерения рассердить епископа, но он должен был ясно дать ему понять, что он, как духовный владыка, духовный князь, выполняет важную миссию и важные обязанности, а такие как Тетцель попирают эту миссию. Но через некоторое время мысли Мартина хлынули потоком: «Как же так, ведь души, которые доверены Вашему высочайшему попечению, такого рода поучениями обрекаются на смерть! И та тяжкая ответственность за эти души, которой Вы облечены, возрастает непомерно. Именно поэтому я более не могу молчать…»

Звук колокола, призывающий монахов к заутрене, неожиданно оторвал Мартина от его мыслей. Заскрипели рядом с ним узкие койки больных. Изнеможенный, обернулся он к дверям и увидел брата Ульриха. Молодой монах смотрел на него, укоризненно качая головой.

— У тебя такой вид, будто ты сегодня вообще глаз не сомкнул, — прошептал Ульрих с укором.

Полусонные монахи молча вставали со своих соломенных подстилок. Монах, заведующий съестными припасами, был уже на ногах; зевая, он подошел с длинной лучиной к большому тележному колесу, списавшему на веревках с потолка, и зажег прикрепленные к ободу восковые свечи.

Мартин вскочил со своей скамьи. Он попытался было спрятать письмо епископу от любопытных взглядов Ульриха в складках своей рясы, но приятель его оказался проворнее. Он быстро выхватил бумагу у Мартина из рук и выбежал с нею в темный коридор. Мартин на мгновение замер, ошарашенно глядя ему вслед, а потом возмущенно вскрикнул и помчался за ним.

— Отдай письмо, Ульрих! — в волнении прокричал он. Голос его эхом отозвался среди гулких стен.

Он видел, как Ульрих пробежал глазами содержание письма и, остановившись, поджидал Мартина возле лестницы.

— Ты это серьезно? Ты собираешься предать огласке продажу индульгенций?!

— Поставить епископа в известность о коварных проделках Тетцеля — это мой долг! Отдай письмо, иначе…

Брат Ульрих был выше и сильнее Мартина. Он с легкостью оттолкнул разъяренного товарища, подняв письмо высоко над головой. В этот момент старый монах, лицо которого испещрено было родимыми пятнами и бородавками, тяжело опираясь на посох, спускался по ступеням в трапезную. Когда он увидел эту потасовку, глаза у него чуть не вылезли из орбит.

— Брат Ульрих! Брат Мартинус! Что же это! Такого мне ни разу в жизни не доводилось лицезреть! — воскликнул он. — Как вам не стыдно! Вы ведете себя словно глупые школяры! — Старец просто кипел от негодования. — За нарушение порядка в монастыре вы будете держать ответ перед приором!

Оторопевший Ульрих смотрел, как старец, зажав посох под мышкой, поспешно ковыляет вниз по ступеням.

— Прости меня, Мартин, — пристыженно пробормотал он. — Конечно, я не имею никакого права вмешиваться во все эти дела, но…

Мартин взял у него из рук письмо и надежно спрятал в потаенный карман. Его взгляд смягчился, теперь он смотрел на своего приятеля уже не так сурово. Перенесенный испуг еще сковывал все его члены, и все же он не мог сердиться на брата Ульриха всерьез. В скором времени его другу предстояло еще и не такое испытание: ведь Мартин намеревался предложить для публичного обсуждения в университете свои тезисы по поводу торговли индульгенциями и относительно роли Святейшего Отца в Церкви. Когда он беседовал об этом с Ульрихом, монах отнесся к его идеям с недоверием:

— Таким образом ты нападаешь не только на епископа, но и на самого Папу. Ты потрясаешь основы нашей Церкви!

— Ее стены не обрушатся оттого, что к ним прислонится какой-то тщедушный монах, — возразил ему Мартин. — Ты увидишь, епископ примет к сведению мое послание и удостоит меня через своих секретарей вежливым, но формальным ответом. Потом он без лишнего шума заставит шутов Тетцеля замолчать и велит священникам напомнить людям об истинном понимании трех составных частей отпущения грехов. Человеку в таком сане, как Альбрехт, разумеется, не понравится, что его порочат люди, подобные этому доминиканцу.

Брат Ульрих в растерянности пожал плечами. Он нисколько не сомневался, что Мартин, лишь бы успокоить его, намеренно преуменьшает опасность, которой он подвергал себя своим протестом. Архиепископ никогда в жизни и ни при каких обстоятельствах не прислушается к мнению какого-то там монаха, даже если этот монах широко известен своей ученостью.

Канун Дня всех святых был объявлен в Виттенберге ярмарочным днем. Решетки городских ворот велено было поднять на два часа раньше обычного, чтобы крестьяне из предместий успели раскинуть свои палатки и поставить прилавки. И на площади перед замковой церковью закипела работа. У виттенбергских торговцев ларьки были крепкие, с дощатыми крышами, а передняя стенка у них откидывалась, превращаясь в прилавок. В тени высокой колокольни они торговали яйцами, нутряным жиром и сыром, свечами и салом, шерстью, глиняной посудой и сукном. Какой-то торговец громко расхваливал содержимое маленьких свинцовых баночек с выгравированными на них крестами: оно якобы помогало от чумы и других напастей. Его сосед, кузнец, в азарте старался перекричать новоявленного лекаря, подзывая зевак полюбоваться на его ножи, кинжалы и вилы.