В мире звезд - Лора Брантуэйт

Его звали Джим Марло, и ни Дженнифер, ни Гай не вспомнили его работы в кино: им было слишком мало лет, когда тот сериал был популярен. Дженнифер от этого было неловко. Они пригласили Джима на обед, и, когда она смотрела, с какой нервозностью он заказывает себе пиво, слушала рассказ про его мытарства, минутные проблески надежды, пустые обещания и неудачи, провалы, рухнувшие надежды, ей хотелось удавиться.

Дженнифер подумала, что таких судеб — сотни.

Они взяли интервью у молодого парня, который, как и многие уроженцы этого солнечного края, бредил кинематографом с детства, пробовался на роли, получал отказы. Когда ему стукнуло двадцать три, он продал подаренный родителями потрепанный «форд» и все деньги, которые сумел наскрести, занять и отложить, вбухал в «проект», его дебют как сценариста, актера и продюсера — музыкальный спектакль с детективным сюжетом, который должен был явить миру его талант, а на самом деле показал неприкрытую бездарность. Парень потерял все и устроился в конце концов официантом в дорогой ресторан. Официант из него, кстати, вышел неплохой.

На дне киноиндустрии им встречались одинаковые, как куклы Барби, девицы, привыкшие спать с кем угодно за обещание «рассмотреть кандидатурку»; те, кто когда-то был такими девицами, а теперь уже возраст не позволяет разыгрывать себя в карты с судьбой; люди, которым случилось оступиться только один раз и которые не могли подняться уже никогда.

Дженнифер сделала вывод, что в Лос-Анджелесе больше всего в мире счастливчиков и неудачников. Вот тебе и Диснейленд. И откуда Гай умудряется откапывать такие кадры? У него словно был нюх на нужных людей. Он мог остановить прохожего на улице — и Дженнифер только успевала отмечать записи на диктофоне и менять в нем аккумуляторы.

Потом они стали подниматься выше, дошли до актеров средней руки, которые играли в сериалах и фильмах, которые, скорее всего, останутся известны очень немногим, или, наоборот, мелькали в супербоевиках, фильмах-катастрофах и драмах, задерживаясь в кадре минут на пять.

Это были в большинстве своем обычные люди с обычными человеческими проблемами, но и у них была та же киноболезнь: они страстно мечтали добиться в своем деле успеха, и по разным причинам успех обходил их стороной.

Вперемешку с этими историями, которые, казалось, проникали Дженнифер под кожу, как иглы, путались мысли об Эдварде. Временами она так уставала, что не хватало сил что-то чувствовать к нему, даже хотеть или не хотеть встречи. Порой она начинала нервно вглядываться в мужчин на улице и в ресторане, в каждом из них на мгновение узнавая его.

Но не было дня, когда бы Дженнифер забыла об Эдварде. Он постоянно присутствовал в ее мыслях. Если на рабочем столе в рамке стоит фотография, на нее можно смотреть или не смотреть — но ты все равно будешь знать, что она там есть, потому что помимо твоей воли боковое зрение будет вписывать ее в порядок вещей. А тем более — когда на фотографии лицо, к которому хочется и хочется возвращаться взглядом.

Дженнифер сидела в итальянском ресторанчике в Беверли-Хиллс и задумчиво жевала пиццу. Пицца была вкусная. Сочные помидоры таяли во рту, вкус горячего сыра восхитительно соединялся с хрустящими колечками лука, и мясо благоухало в этой симфонии очень нежно.

Гай сидел напротив и тоже жевал пиццу. Вид у него был довольный. Только что здесь побывал Майкл Марински, он отказался общаться с господами журналистами, хотя они и показали ему удостоверения «Нью уорлд». Зато Гай располагал теперь парой снимков культового режиссера за обедом.

Дженнифер, наоборот, довольной себя не чувствовала. Пицца — пожалуй, самое хорошее, что с ней произошло за сегодня. Это был четвертый день пребывания в Лос-Анджелесе — четвертый день непрерывной гонки, охоты за информацией, фотографиями, впечатлениями. Дженнифер не хватало обычных семи часов сна, чтобы полностью восстановиться. Волосы перестали блестеть и сделались жесткими, как солома, лицо выглядело бледным, а глаза — неестественно большими.

— Знаешь, — сказала она, глядя куда-то поверх плеча Гая, — еще немного в таком темпе, и из меня бесполезно будет выкачивать не то что образы, впечатления и меткие обороты, а элементарные сведения вроде того, когда была Гражданская война и кто подарил Нью-Йорку статую Свободы.

— Сдается мне, кто-то еще и достопримечательности хотел посмотреть «в свободное время», — едко вставил Гай.

— Не трави душу, — мрачно сказала Дженнифер и чуть не поперхнулась колой из большого стеклянного стакана.

В дверях показался Эдвард.

— Что, заметила лягушонка в пицце? — Непонятно, что навеяло Гаю такие ассоциации и были ли прецеденты. Он сидел спиной к входу, поэтому был не в курсе последних событий.

Дженнифер даже не стала тратить на него убийственный взгляд.

Она чувствовала себя так, будто ее без предупреждения выбросили в открытый космос. Они сидела, точнее висела в пустоте, и ей не за что было ухватиться, негде найти опору. Одно дело — предчувствовать встречу, и совсем другое — встретиться. Эх, если бы Дженнифер больше прислушивалась к своей интуиции, она бы подготовилась, обдумала, что ему сказать...

Но она не подготовилась и не обдумала. И поэтому сидела теперь за столиком с вмиг поледеневшими руками и задеревеневшей спиной, и то обстоятельство, что на ней туника от Маноло и суперобтягивающие черные джинсы от Кельвина Кляйна, ничего не значило.

Он был рассеян, точнее, погружен в свои мысли. Он был один. Он поднял глаза на администратора, тот любезно улыбнулся, поздоровался, как с давним знакомым, и указал Эдварду свободный столик.

Через три от Дженнифер и Гая.

В то мгновение, когда Эдвард поворачивал голову, чтобы посмотреть, куда ему указали, пульс Дженнифер дал сбой. Она едва удержалась, чтобы не втянуть голову в плечи. Он скользнул взглядом по ней, по Гаю, снова по ней — и узнал.

Дженнифер не могла доподлинно сказать, что он испытал в эту минуту. Ей было известно только, что ее опомнившееся сердце выдало около пятнадцати ударов в пять секунд. Она часто заморгала, потом нашла в себе силы приветливо улыбнуться.

Заинтересованный ее реакцией, Гай обернулся:

— О-го-го! Кажется, у нас счастливый день! — Он лихо подмигнул ей, но она этого не видела.

Она смотрела только на Эдварда. А Эдвард смотрел только на нее. Он улыбнулся краешками губ, кивнул. Подошел. Бросил на Гая полный нескрываемого удивления и чего-то еще, холодного и колючего, взгляд.

— Привет, Дженнифер. — Он был растерян и рад, это легко читалось по лицу.

Дженнифер заметила, что линии его лица стали резче, четче и от этого как-то увереннее. На нем был тонкий джемпер цвета графита, который придавал ему сходство со скалой.

— Привет, Эдвард! Как дела?

— Спасибо, все хорошо. — Он бросил еще один взгляд на Гая, который взирал на сцену встречи, едва удерживая челюсть в приличном положении.

— Эдвард, позволь представить тебе моего напарника — фотографа Гая Франкленда, — опомнилась Дженнифер.