Счастливый город. Как городское планирование меняет нашу жизнь - Чарльз Монтгомери

Учитывая, сколько образов хранит гиппокамп современного горожанина, такое информационное цунами может привести к необоснованным ожиданиям. Возьмем, например, первую мечту маленьких девочек — кукольный домик. В 2011 г. производитель игрушек компания Mattell объявила конкурс на новый дом для легендарной Барби[165]. Выиграл проект стеклянного особняка, площадь которого при масштабировании до реального размера составляла бы почти 450 м2 с земельным участком почти в один гектар. И обошелся бы он в 3,5 млн долларов. То, что размеры кукольного дома будут подсознательно формировать ожидания целого поколения девочек, растущих сегодня с этой игрушкой, так же верно, как то, что домик розовый.

Идеал модерниста

Жители модернистских районов Бразилиа изобрели новый термин для описания дискомфорта и отчуждения в идеально организованном, просторном и зеленом городе — brasilité, или «синдром Бразилиа». (© Бруно Даер)

Однажды я попал на рождественскую вечеринку в дом холостяка в пригороде Сиэтла. Ель была огромной и сверкала огнями гирлянд. Но больше всего меня поразила просторная гостиная, четыре спальни и большой внутренний двор. Было очевидно, что большую часть времени дом пустует. Никто не спит в трех спальнях из четырех. Никто не играет во дворе. Практическая ценность этого пространства заключалась в его символизме. Оно напоминало хозяину большой, шумный и оживленный дом, в котором рос он сам. Когда вечеринка подошла к концу, его друзья поехали за 20 км в свои апартаменты в Кэпитол-Хилл, а он остался один со своей рождественской елью.

Конечно, проекты, к которым сегодня относятся пренебрежительно, завтра могут стать символами статуса, если массовая культура начнет иначе определять их ценность. Такое уже бывало. Много лет телевидение транслировало образ обычной американской семьи, живущей в собственном доме в пригороде. Но в последние два десятилетия главные герои культовых сериалов, например «Друзья» или «Секс в большом городе», живут в городах. В районы, ранее считавшиеся непрестижными, например Ист-Виллидж на Манхэттене, уже активно переезжают преуспевающие люди, а между многоквартирными домами появляются одноподъездные жилые высотки по проектам знаменитых архитекторов. Новые поколения растут с другим набором историй, формирующим их ожидания от жилья.

К сожалению, когда речь заходит о выборе, как и где жить, большинство из нас не настолько свободны, как думают. Варианты крайне ограничены и определены градостроителями, политиками, архитекторами, застройщиками, которые транслируют собственные ценности в урбанистическом ландшафте. Город — такой же результат психологических особенностей, стремления к статусу и системных ошибок этих облеченных властью людей, как и нашего неверного выбора. И как каждый из нас может ошибиться, выбирая дом мечты или приемлемое время в пути до работы, градостроители, как показывает опыт, часто заблуждаются по поводу практической функциональности общественного пространства. Они коллективно совершают те же предсказуемые когнитивные ошибки, что и большинство из нас.

Очень распространенная ловушка — стремление упрощать многоплановые проблемы. Мир сложен и разнообразен, а человек всегда полагается на метафору и историю, чтобы понять его. Известнейший антрополог Клод Леви-Стросс[166] обнаружил это, когда жил в Бразилии в племенах с первобытным укладом. Коренные народы облекали свои знания об окружающем мире в мифы с одинаковой повествовательной структурой: вся информация была сведена к системе бинарных оппозиций. Это прослеживается в любом из существующих мифов. Есть идея и ее отрицание — добро и зло. Друг и враг. Подумайте о своей жизни и воспоминаниях. Каждый раз, когда вы рассказываете какую-то историю, она всё больше упрощается, потому что так она кажется более логичной. Нам тяжело улавливать промежуточные состояния, сложные взаимоотношения или накладывающиеся друг на друга закономерности, хотя из них и состоит наша жизнь.

Большие города сотканы из противоречий, особенно когда речь идет о сложности, изначально заложенной в пространство с разными функциями: место жительства, работы, совершения покупок, отдыха и развлечений и т. д. Сам Ле Корбюзье признавал, что, учитывая все возможности и аспекты, которые должны принять во внимание градостроители, «человеческое сознание затуманивается»[167]. Он и его последователи возвели принцип упрощения в культ. На бумаге «благородные прямые линии» и четкое функциональное деление городов выглядели замечательно. Но на практике города отказывались быть простыми.

Возьмем, например, город, в котором модернистская концепция реализована в полной мере. Проект архитектора Оскара Нимейера[168] для новой столицы Бразилии, которую в 1950-е годы должны были построить «в чистом поле», отражал упорядоченное, здоровое будущее с равными возможностями для всех. Первые проектные планы Бразилиа напоминали аэроплан или огромную птицу с распростертыми крыльями. Сверху город выглядел потрясающе: Нимейер разграничил функции вдоль двух осей огромного «тела птицы». В «голове» располагалась площадь Трех Властей — огромная площадь, застроенная рядами зданий министерств и ведомств, венчал которую комплекс Национального конгресса. Вдоль «спины птицы» были проложены широкие улицы, а вдоль «крыльев» ровными рядами шли одинаковые многоквартирные дома. Архитекторы стремились к простой геометрии, чтобы освободить будущую столицу от хаоса типичных бразильских городов: проблемы с трущобами, преступностью и транспортными пробками должны были решиться росчерком пера. Пешеходов и автомобилистов отделили друг от друга. На каждого приходилось ровно 25 м2 зеленого пространства. Принцип равенства проявлялся во всем: все квартиры были одинаковой площади. У всего имелось свое место. На бумаге это выглядело как настоящий триумф четкого и равноправного центрального планирования.

Однако, когда первое поколение приехало жить и работать в столицу, стали очевидны минусы этого подхода. Одинаковость жилых комплексов путала жителей. Они чувствовали себя потерянными в идеально организованной среде с огромными пустыми пространствами. Людям не хватало запутанных улочек и мест, где беспорядок и сложность вели к случайным встречам, новым видам и ощущениям. Жители даже изобрели новое слово — brasilite, или «синдром Бразилиа» (Brasilia-itis[169]) — для описания неудовлетворенности от жизни «без мелких удовольствий — разговоров, флирта и маленьких повседневных ритуалов, характерных для других бразильских городов». Простая, рациональная планировка уничтожила внутренние социальные преимущества хаотичного пространства и создала психологическую нагрузку на горожан, с которой они не сталкивались раньше. В итоге город сам вырвался за границы плана, и сегодня беспорядочно разросшиеся пригороды напоминают спутанное гнездо вокруг крыльев гигантской птицы.