Сорок лет с В. А. Гиляровским - Николай Иванович Морозов

них собрал сорок тысяч. Крупные суммы поступали от устроенного комитетом кружечного сбора в Москве и вечера, от богатых фирм за массу напечатанных в журнале реклам и из других источников.

В результате в 1913 году Россия заняла по воздушным силам второе место в мире и напрягала усилия к тому, чтобы догнать и перегнать в этой области западные государства.

ЛЕТОПИСЕЦ СТАРОЙ МОСКВЫ

Октябрьская революция сдвинула шестую часть мира с точек застоя и вдохновила трудящихся на строительство новой жизни.

Зажгла она новым светом и душу В. А. Гиляровского.

— Октябрь развязал мне язык, — говорил Владимир Алексеевич.

Как участник первой мировой войны, я работал в последнее время по эвакуации раненых в управлении санчасти армии Западного фронта и на ту же работу в 1918 году в разгаре гражданской войны был переведен в Главсанупр Наркомздрава. Я снова, как и после солдатчины, поселился у В. А. Гиляровского на время, пока не обзавелся семьей. Жизнь пошла по-прежнему. Однажды, после занятий, я зашел к Владимиру Алексеевичу в кабинет и застал его работающим за письменным столом. Огромный стол был по обыкновению завален ворохами всяких литературных материалов, писатель сосредоточенно просматривал какую-то рукопись, притулившись с краешка стола.

При моем появлении он оживился, оторвался от работы, сбросил пенсне и усадил меня около себя. Заговорили о том, о сем, а потом он сказал:

— Хорошо, что ты зашел, есть о чем поговорить. — Он достал из кармана свою любимую серебряную табакерку и, поглаживая ее в руках, продолжал:

— Рвусь работать, всяких тем в голове крутится пропасть, больше всего занимает книга о Москве и ее людях, книга сложная, а с чего ее начать, в какой последовательности продолжать — не знаю. Намечаешь то один материал, то другой, но все не удовлетворяет. Наконец, не ясно: какое содержание в целом должно в нее войти?

К такому большому разговору я не был подготовлен.

— Вопрос серьезный, Владимир Алексеевич, — отвечаю, — потому что задача у вас сложная.

— У меня мысль блеснула… — Он хотел было сказать, какая у него мысль блеснула, но, поднявшись со стула, предложил пойти за ним. Мы через столовую вышли на балкон, единственный тогда в Столешниках.

— Наш переулок — центр Москвы, — сказал он. — У меня вот какая блеснула мысль. — Он показал рукой на дом Моссовета. — Сначала приступить к описанию правой стороны центра, описывать все подряд, начинал от Петровки до Арбата и дальше, а потом, — он указал по направлению к Петровским линиям, — описывать левую, начиная от Неглинки и уходя вглубь. В следующую очередь пойдут Замоскворечье и окраины. Мне кажется, теперь у меня работа пойдет спорее, — заключил Владимир Алексеевич.

— И я так думаю. Вы разбиваете Москву на квадраты, на какие-то точки и будете мысленным хожалым по Москве, будете запечатлевать самое яркое, примечательное из того, что сохранилось в вашей памяти, в записях, материалах. Думается, трудно придумать какую-нибудь другую систему на замену этой. По точкам работать куда легче, в этих условиях ничто не ускользнет из вашего поля зрения.

— Так я и сам думал, — сказал он. — Ты сразу понял мой план.

Я ответил в шутливом тоне:

— Постиг, Владимир Алексеевич, великие умы сходятся.

Он снова зарокотал добродушным грудным смешком. С балкона мы снова перешли в кабинет, присели к столу.

— Думаю начать писать об Английском клубе, — сказал он. — У меня скопилось много материала, захватывающий материал…

— Тема интересная. На Тверской, по правую руку от центра, Английский клуб — высшая знать, верхи отечества тех времен, а по левую — мрачно выглянет в книге Хитровка, низы, дно отечества. Москва ярко засверкает в своих разительных противоречиях, убийственных, я бы сказал, преступных контрастах.

— Что говорить… Трудно тогда жилось народу… — бросил он реплику.

— А там Цветной бульвар… Шиповская крепость…

— Интересная может получиться книга о Москве! — сказал он.

— Не сомневаюсь, книга будет призовая. Он улыбнулся в усы и сказал:

— Начали с Тверской, с Английского клуба. Теперь треба подумать, о чем писать дальше.

— Надо, по-моему, идти по порядку — от Тверской заставы к Охотному.

— Почему от заставы? Много интересного можно найти и в загородных местах. Например, в Петровском парке.

— Я хотел сказать: с Ходынки, с Ходынской катастрофы.

— Правильно, я забыл о Ходынке!

— Незачем держать ее в голове: она вами уже описана в «Русских ведомостях».

Но он все-таки отметил о Ходынке в блокноте.

— Теперь мы попадаем в загородные места, — продолжал он. — Здесь находился Петровский театр, рестораны: «Яр», «Стрельня», «Эльдорадо», а затем бега и скачки. На самом конце Тверской наткнемся, у бывшей Лоскутной гостиницы, на трактир «Обжорку». — Отметив и эти точки, он откинулся на спинку стула и задумался; подумав немного, заговорил, глядя на меня поверх пенсне: — А нужно ли все это кому-нибудь? Будет ли это интересно читателю?

Он больше всего хотел работать над книгой о Москве, с твердой уверенностью в ее успехе. Но я уже замечал и ранее, что у него иногда появлялись расхолаживающие сомнения, и он делился ими откровенно. Однажды он зашел ко мне и, усевшись за стол, написал:

К чему писать? Кому писать —