Фазовый переход. Том 2. «Миттельшпиль» - Василий Звягинцев

Не ошиблась. Кое-чьи снимки, увеличенные до «павильонных форматов»[57], самому императору Олегу показывали. И их величество выражал своё монаршье удовольствие и «высочайшее благоволение».

– Ну и козёл, ну и сволочь… – возмутилась Лариса. – У Ляхова, получается, спёр. И возможности имел, гадёныш, старательно в квартире порыться. Такое всё же не разбрасывают, где попало. Спасибо, Яша, опять ценная информация. А к чему ты, уж честно признайся, именно сейчас про это дело вспомнил? Ты ж у нас не филёр на стажировке, совсем даже нет, должен бы сразу, когда говорил, что Вадим из ревности сюда Воловича забросил, и про фото вспомнить…

– Да знаете, Лариса Юрьевна, постеснялся просто, – Агранов изобразил даже некий намёк на смущение, – при вас о голых карточках рассказывать. Неприлично просто… Мало ли что подумаете…

– Ага, ага, конечно. Вы тут все такие деликатные, товарищи рабоче-крестьянские вожди. Это ж Крупская[58]не так давно приказала в учебниках по живописи всю обнажёнку удалить или «приодеть» по возможности. Вот цирк, представляю – Даная в постели в розовых панталончиках с кружевами. И ты, что ли, Яша, из таких? А ведь врёшь, сразу вижу. Скажи уж – девушка в душу запала и хочешь ты у меня сейчас спросить, много ли ещё таких на той Земле имеется, и нельзя ли с кем-нибудь из них познакомиться. Сразу отвечаю – много. И до многих мне далеко, чего там! – Она делано вздохнула и даже взмахнула рукой.

– Познакомиться – тоже не проблема. А остальное… Девушки у нас раскованные, если что – могут и в морду без предупреждения. Так что – ничего не обещаю…

Агранов с искренним изумлением уставился на тонко усмехающуюся женщину. Да, вот это – класс. И мысли его прочитала в подробностях, и ответила на все сразу в подобающей форме. Тогда ведь наверняка и всё, что он о ней самой думает, – знает. И в каких ситуациях и позах себе представляет. Нет, лучше от неё подальше держаться, и думать в её присутствии исключительно о вещах служебных и скучных.

«Хотя, – Яков внутренне усмехнулся, – ей, может быть, весьма льстит, с какой неистовостью он её хочет. И, чем чёрт не шутит, когда-нибудь она решит проверить… Нет, нет, вот об этом – не надо!»

Когда все они уже вышли из кабинета и Яков запирал хитрый замок на три оборота ключа, несмотря на переполнявшую его радость, чекист не мог не думать: «а для чего всё-таки Лариса явилась к нему сама, да ещё и с Кирсановым?» О том, что он позвонит ей, «полпредша» едва ли догадывалась, он сам решился это сделать, так сказать, экспромтом. А раз она не знала темы предстоящего разговора – для чего ей был нужен жандарм рядом?

В свою Москву пригласить?

Так это и по телефону легко сделать. «Жду, мол, вас, Яков Савельевич, тогда-то и там-то. Форма одежды – свободная…»

Или – у них была какая-то цель, но он, Агранов, своим сообщением их планы поломал и вынудил работать по другому, наскоро придуманному сценарию?

Интересно, интересно…

Волович отправился на первую прогулку в Москву с очень большой опаской. Наслышан был о бешеном разгуле преступности во времена НЭПа, книги читал, фильмы смотрел вроде «Рождённая революцией» и «Путёвка в жизнь». С другой стороны – красть и отнимать у него было совершенно нечего. Гол, как сокол[59]. Оттого в этом смысле можно было быть относительно спокойным.

Гораздо страшнее был сам факт погружения в чужую, давно исчезнувшую жизнь. Вроде как схождение в Аид. Ведь абсолютно все люди, что он здесь увидел и ещё увидит, – давно умерли. Едва ли есть хоть один, кого Михаил мог бы встретить там, у себя – живым. А это очень неприятно – оказаться среди бесконечного числа покойников, прикидывающихся «не-мёртвыми». Он-то и на кладбищах бывать не выносил, скопление могильных плит вокруг Воловича буквально душило, а ещё хуже – непрерывное мелькание перед глазами дат, разделённых чёрточкой. Ум за разум заходил от беспрестанных упражнений на вычитание и автоматического сравнения возраста покойников с собственным.

Однако на самом деле всё оказалось не таким уж страшным. «Человек не скотина, ко всему привыкает».

Подождав всего около получаса на остановке, Михаил втиснулся в трижды переполненный автобус марки «Лейланд», больше похожий на дореволюционный катафалк. Представить было невозможно, как это разболтанное сооружение, нещадно дымящее тридцатисильным, кажется, мотором, ухитрялось влачить полсотни пассажиров по плохой булыжной дороге.

Сразу и навсегда Волович понял, что ни Зощенко, ни Ильф с Петровым ни в коей мере не очерняли «советскую действительность», напротив, весьма её приукрашивали. Просто потому, что для них она была нормой. С некоторыми, заслуживающими порицания отклонениями.

С измятыми чужими локтями боками, оттоптанными ногами, стократно обматерённый и названный разными другими словами за буржуйскую внешность и нерасторопность, он, наконец, вывалился вместе со всей толпою на конечной остановке, на Смоленском рынке.

Зато удалось сэкономить целый пятак: кондуктор так и не смог до него добраться, а передавать рубль через «граждан» Волович справедливо счёл крайней глупостью. Заодно выяснил, что это трамвай во все века и на всех маршрутах стоил три копейки, а автобус как средство более современное и даже роскошное (почти такси) – от пяти копеек до гривенника, зависимо от протяжённости пути.

А пятак, к вашему сведению, – как раз стопка водки «на розлив». Именно в ней Михаил сейчас испытывал немыслимую потребность. Такие переживания, такие приключения, стресс, который не пережила бы половина московских «креаклов» – и четвёртый день ни капли!

Увидев рядом с воротами рынка синий фанерный киоск, на котором красовалась откровенная, лишённая всякого ханжества вывеска «Моссельпром. Водка – пиво», Волович испытал чистую, незамутнённую радость.