Шкуро. Под знаком волка - Владимир Рынкевич

— Прости, Андрей Григорьевич, но наша канцелярия только и знает, убегать от большевиков и догонять добровольцев. Наверное, потеряли все бумаги. До меня ничего не дошло.

— Тогда объявите меня на Раде… Шкуро. Или Шкуранский. А то бумаги найдутся…

— Объявлю, Андрей Григорьевич.

Начальник штаба Добрармии сидел не над картами, а над газетами — ростовскими, ставропольскими, новочеркасскими, екатеринодарскими и даже московской «Правдой». Усадил за столик и гостя, угощал чаем и папиросами, озабоченно говорил об усилении большевистской Красной Армии:

— Троцкий у них стал чем-то вроде высшей военной власти и вводит жесткую, скорее даже жестокую дисциплину, вплоть до расстрелов. Вновь создают систему, Которую разрушали, против которой боролись. Все их лозунги о правах солдата, о выборности командиров оказались хитрой ложью, чтобы привлечь на свою сторону невежественный народ. Все революции строятся на атом. Сначала вожди лгут, чтобы захватить власть, силой заставляют народ подчиняться. Когда до нас дошли первые сведения о вашем отряде, некоторые офицеры выражали опасения, что возникло стихийное движение, далекое от политических целей Добровольческой армии, мы совсем не знаем, каковы ваши реальные силы. Ведь Ставрополь был взят, благодаря трусости большевистских властей. Так ведь?

— Я все равно взял бы город.

— А зачем? — спросил Романовский с улыбкой знающего ответ на загадку и сочувствующего неугадавшему.

Шкуро опешил и обиделся: вместо поздравлений и наград, какие-то обидные вопросики. Спросил бы начальник штаба казаков, зачем они сражаются — ему бы крепко ответили. А то бы и зарубили.

— Ну, как это зачем? Комиссаров надо бить, отнимать у них нашу землю, Россию.

— Ставропольщина же не входит в область Кубанского казачества.

— Кубанские казаки — граждане России.

— Вот это вы сказали хорошо, правильно, — и Романовский отложил газету движением решившего одну задачу и приступающего ко второй. Он вдруг поднял на Шкуро умный доброжелательный взгляд — даже показалось, что слегка подмигнул; — Отбили у большевиков город — и слава богу. Так и всю Россию от них освободим. Расскажите-ка о боевых действиях вашего отряда, о ваших силах, о вооружении.

К этому полковник был готов — давно сочинил историю о стихийном восстании казачества против большевиков, о призвании казаками для руководства движением, о быстром росте отряда, о победах над красными, о поддержке восставших казаков населением, о гуманности, проявляемой к пленным, о казни комиссара Петрова, происшедшей против его воли, по приговору офицерского суда утвержденному казаками отряда…

— Но все станицы и города, которые вы захватываете, после вашего ухода немедленно вновь занимаются красными войсками. Почему это происходит?

— Я не могу организовывать настоящую оборону — у меня нет артиллерии, очень мало пулеметов и винтовок, не хватает патронов. Половина отряда вооружена шашками, а то и просто дубинами. Наши казаки надеются на помощь Добровольческой армии.

— Но вы же предлагаете включить свой отряд в состав нашей армии.

— Конечно, Иван Павлович. Я для того и поехал к вам и к командующему.

— И ваша дивизия, или бригада, мы это обсудим, будет выполнять боевые задачи, стоящие перед Добровольческой армией. Наша главная задача — Екатеринодар. Возникли неожиданные затруднения. Начало нашего наступления было назначено на пятнадцатое, а накануне, пятнадцатого, наш авангард был атакован крупными силами Сорокина. Мы понесли под Кореновской огромные потери и даже местами отступили. Как будто Сорокина кто-то предупредил. Я особенно не удивляюсь — у красных разведка налажена хорошо. Это мы не можем заслать офицера к ним в тыл — быстро разоблачают и расстреливают. С юга наступают части красной Таманской армии. Ими командует Ковтюх[27]. Сорокин за успешные бои назначен большевистскими властями главнокомандующим вместо Калнина. Бои у Кореновской идут уже неделю. Конечно, мы разгромим красных и не сегодня-завтра пойдем на Екатеринодар, но потери офицеров-добровольцев, прославившихся в «Ледяном» походе» невосполнимы. Хороший у вас отряд, Андрей Григорьевич, и вы умелый боевой командир, но в этой обстановке взятие Ставрополя было ненужной операцией, не помогающей армии, а осложняющей наше положение. Вот смотрите…

Романовский аккуратно отложил газеты, и на столе под ними оказалась штабная карта с аккуратными значками» нанесенными синими и красными карандашами. Начальник штаба объяснил казачьему полковнику, что задача Добрармии — взятие Екатеринодара, который должен стать временным центром освобожденной России. В добавление к уже сказанному Романовский сообщил о кавалерийской дивизии генерала Эрдели, отступившей от станции Станичной, о дивизии генерала Боровского[28], завязшей у станции Кавказской.

— Вы же сами видите, — говорил Романовский, — Что надо собрать силы в кулак и нанести решающий удар в направлении Екатеринодара, а из-за вашей операции вам теперь придется выделять войска и технику на защиту Ставрополя. Боюсь, что Антон Иванович на это не пойдет.

У Шкуро даже голос дрогнул:

— Но, Иван Павлович, ведь в городе наши русские люди. Они верят в нас. Мы спасли их от большевиков, и если мы сейчас оставим город, они это не поймут. Они будут горько разочарованы в нас, защищающих их от большевистского произвола. Вернувшись в город, большевики начнут страшный террор. Люди разочаруются и в силе Добровольческой армии, если вы позволите красным взять город. Ведь Кавказская рядом, и генерал Воровский может выделить мне и людей и оружие. Если вы поговорите с ним, он, конечно, поможет моему отряду защищать город.

Романовский планшет с картой отодвинул — все внимание атаману, и на лице — явное сочувствие.

— Видит Бог, Андрей Григорьевич, я от всей души хочу помочь вам, — сказал он, как говорят самым близким друзьям, попавшим в беду. — Я восхищаюсь вами, как руководителем восставших кубанских казаков. Мы с вами братья по оружию — я, как и вы, за единую Рос-сию. Я знал, что истинный вождь кубанского казачества никогда не позволит кому-то оторвать Кубань от Русского государства, как мечтают некоторые члены вашей так называемой Рады. Вы, наверное, их знаете.

— Я был только у Филимонова, и он со мной об этом не говорил. Здесь главный смутьян не Филимонов.