Две стороны неба - Алексей Корепанов

— И все? — Роберт с любопытством посмотрел на нее.

— И все, — подтвердила девчушка, деловито облизывая пальцы.

— А ну, пошли умываться!

Роберт вскочил, и Ирочка доверчиво протянула ему перепачканную черникой ладошку.

Они почти дочиста отмыли губы в холодном ручье, оттерли руки песком и направились к Большим Полянам.

«Провожу ее и пойду дальше», — решил Роберт. Почему-то ему не хотелось опять остаться одному.

Они прошли мимо большого рыжего муравейника, который египетской пирамидой неизвестного муравьиного фараона возвышался под раскидистыми еловыми лапами, миновали две сухие сосны и на самом деле вскоре вышли к пруду, окаймленному жесткими зелеными саблями осоки. Ирочка потянула его на пригорок.

— Вот, смотрите, дядя Роберт!

Впереди расстилались поля, упираясь в далекий лес, слева сбегала с холма прозрачная березовая рощица. Растолкав белые стволы, в белесую синь впивалась колокольня, у подножия которой зеленели роскошные заросли лопухов и крапивы. Еще левее, в низине, осколками гигантского зеркала сверкали два озера и белели окруженные деревьями кубики коттеджей. Дальше начинался лес, и из сосен поднималось одинокое громоздкое здание.

— Вон тот большой дом — бабушкин институт, — тараторила Ирочка, теребя Роберта за руку. — А вон там, на горке, школа. А «апельсинчики» садятся возле вон того озера, там летом купаются, а зимой катаются на коньках. Я тоже умею на коньках, и танцевать, и читать всякие стихи, и рисовать, и еще много-премного всего!

По дороге, вьющейся мимо коттеджей, ползла к подножию громоздкого здания института голубая капля мобиля.

— Ну, пока, Ирочка! — сказал Роберт с сожалением. — Держи корзинку и беги домой. Обедать пора.

— А вы, дядя Роберт? — огорченно спросила девочка.

— Я назад, — Роберт вздохнул. — К ручью, в нору.

— Вы ведь не в норе живете, дядя Роберт! — сказала Ирочка, жмурясь от солнца. — Я знаю. Не в норе, а в интернате. Правильно?

— С чего ты взяла? — насторожился Роберт.

— А я всех здесь знаю, — победно сообщила Ирочка, широко раскрыв голубые глаза. — И в Больших Полянах, и в Лазурной, и в Черничной. В интернате, да?

— Да. Пошел я…

— До свидания, дядя Роберт! — Ирочка с серьезным видом подала ему руку. — Приходите еще. Я вам Сережку покажу, и Олечку, и маму, и папу, и бабушку.

Роберт взъерошил ее нагретые солнцем светлые волосы.

— Обязательно приду.

— И мы с вами опять за черникой пойдем!

Он долго стоял у пруда и смотрел вслед девчушке в белом платьице.

— Ах, чертенок! — вырвалось у него, когда Ирочка на ходу запустила лапку в корзину. — Ведь не донесет до дома!

Он с грустью подумал, что у него нет сестренки, и мамы тоже нет, да и отца все равно что нет — а ведь в этом повинен был мир, окружавший его, те белые коттеджи у озер и люди, живущие в них.

— Ладно! — сказал он и медленно пошел в лес. — Подумаем о еде.

В столовую поселка Роберт идти не собирался, чтобы поменьше попадаться на глаза, поэтому решил пройти вдоль дороги на восток, параллельно текущей за лесом Волге, и разыскать еду в более укромном месте.

Так и шел он в стороне от пустынной дороги, постукивая подобранной веткой по стволам, срывая на ходу чернику и пиная ногами огромные яркие мухоморы. Он шел и думал о том, что в интернате как раз время обеда, а к вечеру, когда спадет жара, начнутся схватки на волейбольной площадке и футбол. А потом весь класс соберется в шезлонгах у коттеджа и начнется увлекательная игра «в историю», за которой он пока наблюдал со стороны: а где было то, а когда было это, а что такое «мастаба», а почему дофин назывался дофином, а что сказал Геродот, а в чем причины упадка Рима?…

Мысли были явно пораженческие, и он приказал себе не думать об интернате. Есть хотелось все сильнее, а столовой что-то не наблюдалось. Усыпляюще шумели сосны, в глубине леса стучал дятел, раза два или три с легким жужжанием промчались высоко над головой оранжевые «апельсины».

Роберт начал уставать и в конце концов пошел по дороге. Идти там было немного легче, чем пробираться среди сосен, но и тут оказался свой минус — песок набивался в тапочки. Шел он, не поднимая головы, и от навалившейся вдруг усталости и жары перестал обращать внимание на редкое жужжание «апельсинов».

Он миновал вырубку, в центре которой, среди рассохшихся пней, возвышался покосившийся железный столб, и начал подниматься в гору. Пот теплыми струйками щекотал спину под рубашкой, сердце бухало где-то в висках, как при старте космического бота.

Наконец подъем кончился, и он оказался на развилке двух дорог у прямо-таки сказочного бугристого серого камня.

«Налево пойдешь — ничего не найдешь, направо пойдешь — от жары умрешь, — подумал Роберт и в изнеможении повалился на пыльную придорожную траву. — А в бассейне сейчас…»

На камень осторожно выползла бурая ящерица, уставилась на него неподвижными стекляшками глаз и исчезла, будто ее и не было.

«Не хватало еще галлюцинаций… Все-таки не все в этом мире в порядке, если можно в два счета скончаться от голода и жары…»

Двигаться не хотелось, но Роберт пересилил себя и встал, чтобы перейти в тень придорожного кустарника. И увидел прямо на дороге у камня нечто, заставившее забыть о жаре, голоде и усталости. Он застыл в позе Робинзона, наткнувшегося на след человеческой ноги.

Это был не след, а кое-что похуже. Это была выложенная из шишек стрела. Длинная стрела, указывающая вперед, а возле нее слова, написанные веткой на дорожном песке: «Р, держись: столовая совсем близко». А чуть дальше — круглая вмятина в песке от улетевшего «апельсина».

И значило это, что наставница Анна, или Пашка, или еще кто-нибудь из интернатских обнаружил его, бредущего по дороге, улетел вперед и неторопливо соорудил эти вот иероглифы, точно рассчитав, что успеет справиться до его прихода. Не поленился кто-то составить послание. Значит, за ним следили. И знали, куда он идет. И значило это в конечном итоге, что побег не удался.

«Посмотрим! — думал Роберт, торопливо пробираясь сквозь сосняк. — Еще увидим, кто кого! Не возьмете!»

Усталости как не бывало, голод отступил, ноги налились силой. К реке, к реке, укрыться до вечера в каком-нибудь овраге, отлежаться — и снова в путь!

В глубине души он понимал, что попался — ведь лишь при абсолютной уверенности в успехе можно было делать такие надписи, а не брать на месте, — он понимал, что попался, что ему просто дают возможность вернуться самому, щадят его самолюбие — они же гуманные! — но продолжал пробираться к Волге.

Вскоре Роберту пришло в голову одно предположение, быстро ставшее уверенностью. Он еще бежал, еще старался разглядеть за деревьями реку, но уже знал, что все напрасно. Наконец он остановился, повалился на сухой колючий мох и закрыл глаза.