Венера из меди - Линдсей Дэвис

Я замахнулся своим свертком на второго шпиона. Внутри лежала моя любимая железная сковородка, и она заехала мужлану поперек горла: он отлетел назад с душераздирающим хрипом. Обладатель огромных лап был слишком близко, чтоб достаточно сильно его ударить, но его идея, как одолеть меня, заключалась лишь в том, чтоб созывать криком прохожих на помощь. Большинство из них знало меня, и когда они прекратили ржать над моим беспомощным положением, они стали издеваться над ним. Кроме того они были поражены видом продавщицы колбас – трех футов ростом – которая яростна нападала на нас со своим подносом полным салями. Мне удалось извернуться так, что этот, обутый в лодки, тип получил самые тяжелые удары, включая жестокий удар копченым гигантским фаллосом, который, должно быть, отбил у него вкус к перченой свинине на всю оставшуюся жизнь.

Но его гигантские ласты все еще топтались по моим ногам. Мне мешало то, что я был вынужден крепко держать свой сверток, так как я знал, что если я позволю какому-нибудь бездельнику из Тринадцатого района90 завладеть им, как не успею я и глазом моргнуть, он примется распродавать мое имущество с аукциона на ближайшем углу. Так что мы с Лапкой тесно прижались друг к другу, как какие-то атлеты на состязаниях по варварской борьбе, пока я пытался освободиться.

Я заметил, что второй соглядатай приходит в себя. В это время из прачечной, чтоб выяснить причину шума и суматохи, выбежала Ления, таща большой железный таз на своем бедре. Она окинула меня презрительным взглядом, и накрыла своим котлом мужика, которому до этого досталось моей сковородкой: не его день с железяками. На его череп обрушилась тяжесть таза, и ноги снова подогнулись. В этот момент мне удалось немного освободить из ловушки ногу, и я сумел двинуть Лапку коленом в ту часть тела, которая была гораздо менее развита, чем его ноги. Его подружка прокляла бы меня. Пальцы его ноги скорчились в агонии, я был свободен. Ления обрабатывала колбасницу, используя выражения, не годящиеся для храма. Я напоследок стукнул Лапку своей ношей, и не стал извиняться.

Я снова был дома.

После побоища на Авентине, здесь казалось смехотворно тихо. Я оживил обстановку, насвистывая грубую галльскую песенку, пока чокнутая вдова этажом выше не начала снова стучать. Она совершенно не имела понятия, как следует отбивать такт, как что я завершил свое выступление.

Измученный, я спрятал ложки Елены в тюфяке, а потом завернулся в изъеденное молью одеяло и рухнул на кровать.

Прохрапеть всю вторую половину дня – приятное времяпрепровождение, которое частные информаторы проделывают с искусной непринужденностью.

На следующий день я проснулся освеженный, хотя все равно боль чувствовалась. Я решил пойти к Северине Зотике и поделиться с ней образцами своей мудрости, пока подходящие случаю высказывания так и вертятся на языке.

Перед уходом я позавтракал. Моя ма верит, что домашняя еда способна уберечь нравственность мальчика (особенно, когда ему приходится торчать дома, помешивая в кастрюльке). Я сообразил маленькую жаровню, способную подогреть оказавшуюся под рукой миску, а сооружение плиты оставил на потом. В августе не было достаточно желания таскать домой украденные на стройке кирпичи, только чтоб заполнить свою изящную квартиру, чадом, жаром и вонью от жареных сардин. С другой стороны, было бы проще покончить с этим разом, чем держать оборону от моей ма, по этому вопросу… Ма никогда не желала понять, что у частного информатора могут быть более важные дела, чем заниматься домашним хозяйством.

Я выпил медовый напиток домашнего приготовления, размышляя о том, что наличие суровых матерей может объяснить, почему большинство информаторов – скрытные одиночки, выглядящие так, будто они сбежали из дома.

Когда я прогуливался по Счетной улице, другие прохожие уже позабыли про завтрак и размышляли о возможности пообедать. Я благородной отрыжкой вспомнил свою собственную недавнюю трапезу, и после этого решил присоединиться к общей тенденции и стал подумывать, а не пора ли мне подкрепиться (тем более, что все затраты на еду здесь я мог отнести на "накладные расходы" в счете Гортензиям).

Появление искательницы золота отвлекло меня от мыслей о харчевне. Свитки у нее под мышкой говорили о том, что усердный школяр снова посетила библиотеку. В сырную лавку, что была перед ее квартирой, завезли товар, и перегородившая улицу ручная тележка с ведрами козьего молока и кругами сыра, завернутыми в ткань заставила ее выйти из портшеза. Когда я подошел, она саркастически отчитывала служащих лавки. Они допустили ошибку, начав оправдываться, мол они всего лишь делают свою работу; это позволило Северине Зотике в красках описать, как надо работать, если бы они имели хоть малейшее понятие о правилах пожарной безопасности, о распоряжениях местных властей насчет движения по улицам, о необходимости соблюдать тишину и порядок и не мешать окрестным жителям и прохожим.

Для Рима это была обычная сценка. Я отступил назад, пока она наслаждалась собственным красноречием. Перевозчики с ручной тележкой, разумеется, слышали все это и прежде, так что они отодвинули испачканное сливками ведро, чтоб она,если подберет свои юбки, смогла протиснуться мимо.

– Снова ты, – бросила она мне через плечо тоном, который многие из моих родственников склонны использовать, общаясь со мной. Я почувствовал, что она снова получает удовольствие играя с огнем.

– Да. Прошу прощения… – кое-что отвлекло меня.

Пока я поджидал в засаде Северину, какой-то мужлан на осле подъехал поговорить с торговцем фруктами из садов Кампаньи, с которым я совсем недавно беседовал. Старик вышел из-за прилавка и, казалось, о чем то умолял. Затем, когда грубиян, казалось, уже уезжал, он резко прижал своего осла к прилавку. Склонность к разрушению была в крови у скотины: он качнул крупом, так, словно его обучали развлекать зрителей на арене, между поединками гладиаторов. Все аккуратно выложенные ряды раннего винограда, абрикосов и ягод просыпались на дорогу. Наездник схватил один нетронутый нектарин, надкусил его, и с презрительным смехом бросил в сточную канаву.

Я уже бежал по дороге. Грубиян приготовился направить зад своего скакуна еще разок на прилавок, когда я вырвал у него уздечку и уперся ногами в землю:

– Осторожней, приятель!

Это был потрепанный наглый тип в вязаной коричневой шапочке, в ширину он был больше чем в высоту. Его руки были столь же толстые, как окорока из Бетики, а плечи застряли бы в триумфальной арке. Несмотря на свои мышцы, он выглядел нездоровым; его глаза были опухшие, а на пальцах были гнойные язвы. Даже в городе, полном прыщавых шей, он был чудом, покрытым фурункулами.

Пока осел пытался зубами ухватиться за уздечку в моих руках, мордоворот наклонился вперед и посмотрел на меня между острыми ушами.

– Ты меня еще узнаешь, – спокойно сказал я, – и я тебя узнаю! Меня зовут Фалько. Любой на Авентине скажет тебе, что я не могу просто стоять и смотреть, как какой-то хулиган портит имущество пожилого человека.