Катынь. Ложь, ставшая историей - Иван Чигирин

На прощанье Егоров сказал, что никогда не забудет меня и после войны, если будет жив, обязательно приедет в гости.

Но в этот вечер Егоров не ушёл. Наутро, когда я пришла проверить, он оказался в сарае. Как выяснилось, ночью он пытался уйти, но после того, как прошёл шагов пятьдесят, почувствовал такую слабость, что вынужден был возвратиться. Видимо, сказалась длительная голодовка в лагере и голод последних дней. Мы решили, что он ещё день-два побудет у меня с тем, чтобы окрепнуть.

Накормив Егорова, я ушла на работу.

Когда вечером я возвратилась домой, мои соседи… сообщили мне, что днём во время облавы немецкими полицейскими в моём сарае был обнаружен пленный красноармеец, которого они увели с собой».

По этому поводу девушку тоже забрали в гестапо, но ей удалось отбиться от обвинений, утверждая, что она ничего не знала о пленном. Тот её тоже не выдал, и Московскую выпустили.

Существуют и другие показания о том, что немцы возили по Смоленской области трупы. П. Ф. Сухачев, 1912 г. р., — инженер, бывший военнопленный лагеря № 126. Как специалист, он был направлен немцами на работу — механиком на смоленскую городскую мельницу. Он тоже обратился в Комиссию по своей инициативе 8 октября 1943 года.

Из показаний П. Ф. Сухачева:

«Как-то раз на мельнице во 2-й половине марта месяца 1943 года я заговорил с немецким шофёром, слабо владевшим русским языком. Выяснив у него, что он везёт муку в деревню Савенки для воинской части и на другой день возвращается в Смоленск, я попросил его захватить меня с собой, дабы иметь возможность купить в деревне жировые продукты. При этом я учитывал, что проезд на немецкой машине для меня исключал риск быть задержанным на пропускном пункте. Немецкий шофёр согласился за плату. В тот же день, в десятом часу вечера мы выехали на шоссе Смоленск — Витебск. Нас в машине было двое — я и немец-шофёр. Ночь была светлая, лунная, однако устилавший дорогу туман несколько снижал видимость. Примерно на 22–23 километре от Смоленска, у разрушенного мостика на шоссе, был устроен объезд с довольно крутым спуском. Мы стали уже спускаться с шоссе на объезд, как нам навстречу из тумана внезапно показалась грузовая машина. То ли оттого, что тормоза у нашей машины были не в порядке, то ли от неопытности шофёра, но мы не сумели затормозить нашу машину и вследствие того, что объезд был довольно узкий, столкнулись с шедшей навстречу машиной. Столкновение было не сильным, так как шофёр встречной машины успел взять в сторону, вследствие чего произошёл скользящий удар боковых сторон машин. Однако встречная машина, попав правым колесом в канаву, скатилась одним боком на косогор. Наша машина осталась на колёсах, и я шофёр немедленно выскочили из кабины и подошли к свалившейся машине. Ещё не доходя до неё, меня поразил сильный трупный запах, очевидно, шедший от машины. Подойдя ближе, я увидел, что машина была заполнена грузом, покрытым сверху брезентом, затянутым верёвками. От удара верёвки лопнули и часть груза вывалилась на косогор. Это был страшный груз. То были трупы людей, одетых в военную форму. Трупы были, видимо, основательно разложившимися, так как они издавали, как я уже сказал, сильный специфический запах.

Около машины находилось, насколько я помню, человек 6–7, из них один немец-шофёр, два вооружённых автоматами немца, а остальные были русскими военнопленными, так как говорили по-русски и одеты были соответствующим образом.

Немцы с руганью набросились на моего шофёра, затем предприняли попытку поставить машину на колёса. Минуты через две к месту аварии подъехали ещё две грузовых машины и остановились. С этих машин к нам подошла группа немцев и русских военнопленных, всего человек 10, общими усилиями все стали поднимать машину. Воспользовавшись удобным моментом, я тихо спросил одного из русских военнопленных: „Что это такое?“ Тот так же тихо мне ответил: „Которую уж ночь возим трупы в Катынский лес“.

Свалившаяся машина ещё не была поднята, как ко мне и моему шофёру подошёл немецкий унтер-офицер и отдал приказание нам немедленно ехать дальше. Так как на нашей машине никаких серьёзных повреждений не было, то шофёр, отведя её немного в сторону, выбрался на шоссе, и мы поехали дальше.

Проезжая мимо подошедших позднее двух машин, крытых брезентом, я также почувствовал страшный трупный запах».

Бывший полицейский Егоров также показал, что, неся охрану моста на перекрёстке дорог Москва — Минск и Смоленск — Витебск, он в конце марта и начале апреля несколько раз видел, как к Смоленску проезжали большие крытые грузовики, от которых шёл сильный трупный запах.

Из допроса специальной Комиссией полицейского Егорова:

«Потёмкин. На какой трассе вы работали полицейским?

Егоров. На 11-м участке. Этот участок располагался на шоссе Москва — Минск и Москва — Смоленск. Моя служба заключалась в том, чтобы охранять мосты, дороги и казармы. Было это числа 27–29 марта 1943 года. Я дежурил на шоссе по направлению к Минску. Отойдя от моста метров 350–400, я увидел, как со стороны Минска шли машины. Когда они проходили мимо меня, я почувствовал сильный трупный запах. Это было около 3-х часов ночи.

Толстой. Сколько было машин?

Егоров. Три машины.

Толстой. Машины были закрытые?

Егоров. Машины были закрыты брезентом. Я посмотрел, куда пойдут эти машины. Они пошли в сторону Смоленска.

Числа 31 марта я шёл по Витебскому шоссе в сторону Смоленска. Время было два часа ночи, когда я дошёл до большого моста и остановился. Смотрю, от Минска идут машины.

Потемкин. Сколько машин?

Егоров. Пять штук. Эти машины также шли по направлению к Смоленску. Когда машины проходили мимо меня, я почувствовал опять сильный трупный запах. Машины были такие же — крытые брезентом.

Третий раз видел машины, когда шёл по Витебскому шоссе. Только отошёл от моста, вижу, со сторону Минска идут машины. Они стали сворачивать на Витебское шоссе в сторону Смоленска. Я подошёл к повороту, машины прошли мимо меня, обдав меня трупным запахом. Машин было две».

То же самое видел и начальник Катынского полицейского участка Яковлев-Соколов.

Это, в общем-то, не так уж и важно — возили откуда-то трупы или же нет. Уже одни странности почерка показывают, что тела вытаскивали из могил, что-то с ними проделывали, а потом укладывали обратно. Применение военнопленных для секретных работ с последующим расстрелом — тоже обычная немецкая практика. Можно даже назвать время, когда этим занимались — примерно начиная со второй недели марта, когда из лесу ушли доктор Бутц, его ассистенты и крестьяне, переносившие избу, и до 29 марта, когда начались раскопки. Доктор, естественно, всего этого не видел и в отчёт не включил.

Раскопав могилы, немцы решили показать их миру и начали устраивать экскурсии в Катынский лес. Главными тут были, конечно, заграничные делегации из других оккупированных и союзных стран, но и жителей Смоленска тоже водили на место «большевистских зверств».