Глубина - Ян Валетов

– Ты псих, – резюмировал Ельцов. – Законченный. Если там так холодно, то эта дрянь на коже поможет тебе, как мертвому припарки! Псих, однозначно!

– Я им стал тогда, когда согласился на ваше предложение. Так что, считай, что я просто поддерживаю реноме. Ага, спасибо, Ленка! Дальше я сам.

Один плюс в предложенном Губатым методе определенно был – костюм в насиликоненом виде оделся легко. Смазка не пахла ничем, была однородной и очень скользкой, что вместе с тугим неопреновым комбинезоном вызывало вполне определенные ассоциации.

Они стали на якорную стоянку чуть в стороне от сигнального буя и закрепили страховочные тросы на рыме «Адвенчера». Утренний штиль уже начал сменяться легкой волной, явно собиравшейся разгуляться часам к одиннадцати. Ельцова еще не замутило, но этот момент неотвратимо приближался, причем он сам это превосходно понимал.

Изотова ухнула в воду первой, вполне пристойно пойдя с высокого надувного баллона спиной вперед. Пименов чуть задержался, поправляя застежки «компенсатора» и сказал негромко:

– Будешь блевать – старайся не в лодку.

– Без тебя обойдусь, дружок, – ответил Ельцов зло. – И без твоих ё..ных советов. Она-то сука известная, но ты… Мудак ты, братец! Ты Ленке даже не на один зуб, на половинку. Тебе о себе думать надо, а ты о ее пи..де думаешь. Дело, конечно, твое, и получить вдобавок к кушу сладкую бабенку – он ухмыльнулся одной стороной рта, причем противоположной подбитому глазу, от чего выражение лица получилось, прямо сказать, страшноватое, как у демонов с картин Гойи. – Только Изотова вовсе не сладкая бабенка, просто ты этого пока не понял. Одичал ты, братец, в провинции сидячи! Ты когда-нибудь видел, как мышь ест таракана? Раз, хрустнуло, и из пасти одни усы торчат! Не видел? А я видел! И выражение мордочки у мыши при этом самое что ни на есть добродушное! Милый пушистый зверек. Намек понял, Казанова? Как ты там говоришь, фишку сечешь? А теперь пи..дуй, купайся! Отрабатывай долю…

– Хороший совет, – согласился Пименов. – Бросаюсь исполнять. Знаешь, я не моралист, но, честно, жить с женщиной и так о ней говорить – грешно. Дело, конечно, твое…

Ельцов рассмеялся. Искренне, как показалось Губатому.

– Здорово! А еще говорят, что жизнь учит! Пима, а ведь я ничего плохого о ней не сказал. Я сказал, как есть. Ты полагаешь, что у тебя большие, медные яйца? Так вот – это до того момента, как ты не увидишь какие они у Изотовой. И то, что она, так сказать, слабый пол – ровным счетом ничего не говорит. И если бы ты знал, КАК она выцарапывалась наверх, ты бы в мои слова быстренько поверил. Ну, ничего, ничего… У тебя еще все впереди!

Он попробовал пальцами набрякшую под глазом «сливу» и поморщился.

– Что твоя лошадь!.. – сказал Олег в сердцах. – Болит! Давай, Казанова! Любимая ждет тебя в глубине. Кстати, как она плавает? – осведомился он.

– Лучше, чем я ожидал, – Пименов поправил маску. – Гораздо лучше, чем ты, например.

– Ну, ничего удивительного, – Ельцов осклабился. – У нее столько талантов!

Дальше слушать Леха не стал – повалился с борта так же как Изотова, спиной, и оказался в мире тишины и рассеянного света. Увидев его Ленка нарисовала рукой вопросительный знак: мол, чего так долго?

Губатый сделал рукой приглашающий жест и начал спуск. На этот раз они шли по прямой и вошли в термоклин достаточно быстро. Пименов был и сам не уверен в своем методе, но действительно, по первым ощущениям – было не так холодно. То есть теплее, естественно, не стало, но чувство, что ты превращаешься в замороженную тушку бройлера, потеряло остроту. А вот ладоням, которые остались чистыми, иначе и инструмент в них не удержать, досталось по полной программе. И контраст между коченеющими незащищенными кистями рук и остальным телом был разительным.

Когда под ними появились две скалы, тщательно проинструктированная Изотова зависла в метре над ним, точно истребитель прикрытия, и так двигалась ровно до того момента, как они не поравнялись с разбитым фальшбортом затонувшего судна. Тут Ленка остановилась, и Пименов последние метров пятнадцать проплыл один. Добравшись до заросшей кормы корабля, он отцепил от жилета скребок, которым счищал ракушки с днища «Тайны», и принялся за работу. На то, чтобы увидеть часть надписи ушло минут пять, как минимум, но дальше можно было не мучаться.

Удача не отвернулась от них. Если, конечно, такое стечение обстоятельств можно было назвать удачей.

Это была «Нота».

Губатый повернулся к Ленке и показал большой палец.

Теперь предстояло осмотреть палубу, оценить величину дыры в сорванном настиле и, спустившись вниз в расщелину, посмотреть, есть ли еще какие-нибудь пути, чтобы пробраться к каютам со стороны разлома в корпусе пакетбота.

«Нота» лежала на грунте с сильным дифферентом на несуществующий нос, и если верхний край кормы находился на глубине в 42 метра, то сохранившихся частей кормовой надстройки Пименов коснулся уже на сорокапятиметровой глубине.

Вне расселины все вокруг казалось серым, здесь же, над палубами «Ноты», Губатый зажег мощный светодиодный фонарь, разгоняя сгустившуюся тьму. Он плыл медленно, стараясь не побеспокоить донные отложения, покрывавшие все судно сплошным слоем и, благодаря своей предусмотрительности, мог достоверно оценить обстановку. Теперь по характеру разрушений Пименов определенно видел, что корабль не разбился о скалы. То, что по левому борту сработало мощное взрывное устройство, было очевидно.

Губатый представил себе взлетевшее в небо пламя, скрежет рвущихся стальных листов, звон от вылетающих заклепок, отчаянные крики людей, шум врывающейся в помещения воды. Свист пара из лопнувших паропроводов, протяжный стон ломающихся конструкций, смертельную дрожь корпуса, в котором бьется в агонии разбалансированный гребной вал…

Губатый скользил над корабельными конструкциями, похожими на кусты водорослей и замшелые камни. Он с трудом опознал в бесформенной глыбе кормовую лебедку, шлюпбалка напоминала ребра доисторического зверя, уцелевшая часть кормовой надстройки – развалины Атлантиды из старого и глупого фантастического фильма, который Пименов смотрел в детстве. В таких вот развалинах, по мнению идиота-сценариста, и жили атланты! Его бы сюда! Интересно, что бы он написал после этого? Губатый мысленно усмехнулся, чтобы скрыть от самого себя нарастающую тревогу. Он плыл с опаской, осторожно. Во-первых, испытанный во время первого погружения первобытный страх не оставил его, он сидел в засаде, где-то рядом, и Пименов отчетливо слышал его дыхание. Хотя, по идее, не должен был слышать ничего.

Глубина для Губатого была полна звуков – всхлипывали вырывающиеся наружу пузыри отработанного воздуха, таинственно поскрипывали, пощелкивали, шуршали старые конструкции корпуса. Пименов прекрасно понимал, что в действительности вокруг него простирается царство безмолвия, королевство мертвой тиши, а все, что слышат его уши и кости – это фантомные звуки от давления воды на тело и оборудование. Остов корабля не мог поскрипывать – вода на глубине не колыхалась даже в самые сильные шторма. Здесь, в пограничном слое Черного моря, всегда стоял мертвый штиль. Но он отчетливо слышал звуки, и от этого сердце его сжималось, как от предсмертной тоски. Как тогда, в обшарпанной больнице, когда он думал, что умирает. Или действительно умирал.