Нюрнбергский набат. Репортаж из прошлого, обращение к будущему - Александр Звягинцев

Мне кажется, что сказанного достаточно, чтобы признать, что сотрудничество Шахта с Гитлером не может служить основанием для обвинения его. Из этого факта нельзя делать того вывода, что он соглашался с преступными действиями Гитлера и его режима.

Шахт не оказывал Гитлеру помощи в приходе его к власти. Гитлер был уже у власти, когда Шахт начал для него работать…

В то время, когда Шахт начал служить Гитлеру, — служил, по его мнению, не Гитлеру, а своей стране. Пусть это мнение было совершенно неправильным, а при учете личности Гитлера, как впоследствии оказалось, это мнение было абсолютно неправильным.

Шахт вступил на должность министра экономики лишь после 30 июня 1934 г. Весь ужас событий нам становится понятен только теперь… События 30 июня[33]ни в коей мере не могли быть для Шахта основанием для того, чтобы с отвращением отвернуться от Гитлера, так же как они не помешали правительствам других стран поддерживать с Гитлером дипломатические отношения. То же самое относится к участию Шахта в так называемом совещании промышленников. Здесь я хотел бы только заметить (см. аффидевит Шницлера), что Шахт не руководил этим совещанием и не ведал фондами, предназначенными для национал-социалистской партии.

Доктор Нельте подверг критике моральные качества свидетеля Гизевиуса и тем самым поставил под сомнение его показания, касающиеся участия Шахта в заговоре против Гитлера…

Шахт относится к тому небольшому числу людей, которые остались в живых после 20 июля[34]. Как известно, и он должен был погибнуть в Флоссбурге, как погибли, я указываю, сотни тысяч жертв политического террора в государстве Гитлера.

Я намеренно, в целях сокращения времени опускаю аргументы, которые суд мог в подробностях слушать при допросе подсудимого, как, например, о неучастии Шахта в законодательстве, которое ослабило народ. Это законодательство было введено до его вступления в кабинет. Решающее событие в деле укрепления власти Гитлера — объединение в его лице должностей рейхспрезидента и рейхсканцлера — произошло также без его участия, следовательно он не несет за это ответственности. На основании этого закона армия присягала на верность Гитлеру. Рейхсканцлер получил не только полицейскую власть, как это было до сих пор, но и власть над армией.

В мои задачи не входит разбирать, на кого ляжет за этот закон политическая ответственность и вместе с тем историческая вина; во всяком случае, не на Шахта. Основные антиеврейские законы возникли прежде, чем Шахт стал министром. Позднейшими нюрнбергскими законами он был сильно потрясен. Распоряжение об исключении евреев из германской экономической жизни от 12 ноября 1938 г. и распоряжение об использовании еврейского имущества от 3 декабря 1938 г. вышли после того, как он покинул пост министра экономики, и поэтому без его активного содействия. Закон о смертной казни за сокрытие валюты был направлен не против евреев. Он возник не по инициативе Шахта, а по инициативе министра финансов. Шахт не хотел, чтобы из-за таких законов произошел раскол, так как считал, что следует заняться решением более сложных задач…

По Уставу наказанию подлежит тот, кто желал войны и связанных с ней ужасов, если действия, которые ставятся ему в вину, совершены в целях осуществления общего плана, или заговора. Такая правовая трактовка вопроса не исключает возможности осуждения Шахта за зверства в отношении евреев. При допросе Шахта судья Джексон неоднократно указывал на то, что подсудимому не вменяется в вину антисемитизм как таковой, его несогласие с Версальским договором, даже его высказывания по поводу так называемого «жизненного пространства» и высказывания о колониальных притязаниях, если это не связано с подготовкой войны.

Он обвиняется во всем этом постольку, поскольку своими действиями способствовал подготовке агрессивной войны.

Поэтому при оценке доказательств я должен коснуться этих проблем. С еврейским вопросом, мне кажется, я закончил. В связи с так называемой проблемой «жизненного пространства» я, пожалуй, могу в целях экономии времени сослаться на то, что сказал Шахт при его допросе. Колониальная проблема была предметом перекрестного допроса. Своими вопросами господин Джексон стремился доказать, что без мирового господства или, по меньшей мере, подготовленного военным путем морского господства колониальная деятельность Германии была бы невозможна. Отсюда в ущерб подсудимому Шахту вытекало, что его стремление к захвату колоний было логически обусловлено планированием агрессивной войны. Это — неправильный вывод.

Ничем не доказано, что Шахт в своем стремлении к колониям ставил цель — устранить всякое морское господство другого государства.

Теперь я перехожу к теме о вооружении, то есть к деятельности Шахта как президента Рейхсбанка и имперского министра экономики до 1937 г., то есть до того момента, когда лояльный государственный слуга Гитлера сделался заговорщиком против него и вступил на темный путь хитрости и маскировки с целью подготовки покушения.

Обвинение расценивает нарушение Версальского, Локарнского и других договоров как косвенное доказательство, как косвенную улику подготовки агрессии. Это прежде всего вызывает вопрос, имели ли вообще место объективные нарушения договоров, а если да, то должны ли эти нарушения договоров имперским правительством в лице его членов, в том числе и Шахта, рассматриваться как улики, свидетельствующие о наличии агрессивных планов. Невозможно, да и нет необходимости, в рамках защитительной речи исчерпать связанную со всеми этими вопросами проблематику, установить, имели ли в действительности место нарушения договоров. Мой коллега Хорн уже разбирал такой вопрос в своей защитительной речи.

Конечно, милитаризация Рейнской области, а также введение всеобщей воинской повинности, вооружение в таких размерах, как это желал Шахт, присоединение Австрии к Германии, которого в принципе также желал Шахт, противоречат смыслу и тексту указанных договоров, в частности Версальского договора…

Нарушением договора Гитлером было занятие Рейнской области, которое произошло в марте 1936 года. Этот акт нарушал не только Версальский договор, но и Локарнский пакт, заключенный, без сомнения, совершенно добровольно. Буквально через 10 дней после занятия Рейнской области Шахт узнал о том, что после нарушения договора державы, участники Локарнского пакта, предъявили Совету Лиги Наций меморандум, в котором требовали ограничения германского войска в Рейнской области до 35 500 человек, уменьшения числа находящихся там эсэсовцев и членов СА, а также крепостей и аэродромов.

Разве этот меморандум не нужно рассматривать как нарушение договора? Третьим нарушением договора было возведение укреплений на острове Гельголанд, на которое участники договора едва обратили внимание, и о котором Иден 29 июля 1936 г. в своей речи в палате общин ограничился лишь вскользь сделанным замечанием, что не имеет, мол, смысла осложнять переговоры постановкой отдельных вопросов, подобных этому. Должен ли был германский министр Шахт занять другую, более резкую позицию? А как обстоит дело с террористическим аншлюсом Австрии в марте 1938 г., когда Шахт уже не был имперским министром экономики? Если бы именно этот акт послужил источником, из которого иностранные державы почерпнули уверенность в подготовке Гитлером агрессивной войны, то они не отказались бы от применения силы…