Черный день. Книги 1-8 - Алексей Алексеевич Доронин

любовь, наконец - но уж точно не за политикой. И все же им удалось раскачать народ. После того, как запылали арабские страны, всколыхнутые волной «демократических интифад», когда новый Майдан снес криминальный режим на Украине — заменив его не менее гнилым, но прозападным, когда то и дело вспыхивали погромы даже в самых спокойных из европейских стран — весь мир был словно наэлектризован.

С самого начала им удалось зацепить целевую аудиторию — молодежь городов-«миллионников». В масштабах страны пятьдесят тысяч человек — это мизер, но раньше и этого не было. Самым главным было не число, а готовность людей не только бузить, но и подставить под удар свою свободу и даже жизнь.

Нельзя сказать, что вся страна замерла в ожидании. Кто-то по-прежнему смотрел сериалы. Но резонанс был. И в какой-то момент Саше почудилось, что еще немного, и они победят. Что полиция, охранявшая площадь, начнет переходить на их сторону. Почти так же казалось в октябре 1993 защитникам Белого дома.

В Москве им дали собраться, разбить лагерь перед домом правительства и постоять почти сутки, дали развернуть аппаратуру и вдоволь накричаться. А потом, когда стемнело, полиция расступилась и на площадь с криками «Мочи крыс!», круша палаточный городок и избивая всех, кто в нем находился, хлынули «согласные». Перед этим их видели скапливающимися в переулках, но дальше их следы терялись. Журналисты и следствие потом долго путались, были ли это футбольные фанаты, уголовники или православные хоругвеносцы.

Действовали они по-военному четко, применяли биты, самодельные дубинки и травматическое оружие. Двигались через толпу, выбивая людей одного за другим. Масок не носили. «Несогласные», в основном студенчество, были похлипче, чем нападавшие, поэтому именно с их стороны было два трупа и много-много раненых. Когда к месту бойни, наконец, лениво приблизились стражи порядка, благонамеренных граждан, движимых патриотическим порывом (как скажет потом в интервью молодой парень с заштрихованным лицом), уже след простынет.

События в остальных городах проходили по схожему сценарию с поправкой на провинциальный масштаб. В некоторых обошлось без «добровольцев» и выступления были по-тихому разогнаны правоохранителями. Но Новосибирск был в числе тех, где боевые группы проявили себя…

Вот так русский «День гнева», который прикормленные Кремлем аналитики называли фразой «sock puppet revolution» [53], закончился ничем. Мусор замели под ковер, недовольным дали по шее. Дом продолжал рушиться, а те, кто за все отвечал, вместо того чтобы делать капитальный ремонт, подкрашивали фасад, потому что сами украли стройматериалы.

Внутри страны по каналам официальных СМИ это почти не обсуждалось. Наверное, был негласный запрет, команда свыше — не клеймить, не поливать грязью, а замалчивать, будто ничего и не было. Интернет сначала побурлил, а потом всем надоело, как надоело в свое время обсуждать Ливию, Сирию и Иран…

Потом Александр узнал из Интернета, как эти события освещались в западных СМИ. Там им отвели куда больше места. И, несмотря на то, что Данилов на себе испытал крепость дубинок лоялистов, ему не понравился тон «Вашингтон Пост», «Таймс», «Шпигеля» и других. «Российская диктатура показала свое истинное лицо». Конечно, это была правда. Но ему не нравились выводы, которые делали комментаторы. Они говорили, что мировое сообщество должно вмешаться. Они даже не допускали мысли, что русские могут справиться сами.

Только много позже Александр понял, к чему был нужен «русский Тяньаньмэнь». Сообразил, что это была моральная подготовка населения «цивилизованного мира» к тому, что скоро это чудовище будут убивать рыцари в сверкающих доспехах.

Так он понял, что стал живым снарядом в артподготовке наступления на его страну. Но они были не тараном, который должен смести власть, а мясом для шашлыка. Молодым, диетическим, без жиринки, но с кровью. А режим поступил именно так, как от него ждали, и это тоже было запланировано.

Данилов много думал о том, правильно ли он сам поступил. Он пришел туда сражаться за правду и готов был за нее погибнуть. Но не подумал, что тот, кто выступает против заведомой мрази, не обязательно сам носит белое. Если бы можно было прожить жизнь сначала, Александр, скорее всего, поступил бы так же. Даже сейчас, когда ему было известно, чем все закончится.

Глядя на сытые холеные морды, он не видел просвета. Это были хищники и чужие. Первые хотели пить у страны кровь, пока она не околеет. Воровать, строить дворцы и отправлять детей учиться за рубеж, разглагольствуя о величии страны.

Вторые — разрубить Россию на куски и развешать мясо на крюках, как говядину на скотобойне. И не ради блага всего человечества, отнюдь. Внешнее управление, рекомендации Международного валютного фонда. Демонтаж государственности и армии. Чтоб не было больше угрозы от не всегда вменяемого исполина с ядерной дубиной. Но как быть с теми, кто к этой дубине отношения никакого не имел?

Хотя, если бы у «чужих» получилось — человечество бы выжило и жило бы дальше. В однополярном мире, но без ядерной войны, а возможно, вскоре и без ядерного оружия.

Моральные дилеммы никогда не бывают простыми. Есть тезис о слезинке ребенка, а есть другой. Пусть свершится правосудие, даже если рухнет небо. Последний он и сам когда-то исповедовал.

Но все они были статистами. И те, кто стоял на площади. И те, против кого был направлен их «День гнева», и даже те, кто думали, что заказывают музыку. И кровососы, и мясники.

Интермедия 2. Санация

Первое, что он увидел, когда пришел в себя, было густым, как кисель, туманом. Тот, казалось, выползал из всех щелей и стелился по земле, сильно ограничивая видимость.

Лежа на рыхлом ковре из прелых листьев и валежника, старик пытался разглядеть за дымкой панельные дома Озерска. Но не сумел. Перевел взгляд на небо. Оно было от края до края затянуто бурыми, песчаного цвета тучами, толстыми, как вдоволь насосавшиеся пиявки. Почему-то он был уверен, что такие же бесформенные, будто беременные, тучи висели и над городом атомщиков.

Тут его вниманием снова завладел туман. Дед попытался понять, почему же тот ему так не нравится, и сообразил: на вид туман казался теплым, почти как радиоактивный пар в реакторе.

— Тьфу, зараза, — выругался старик. Все, кто его знал, удивились бы, услышав от него такое мягкое выражение. Но голова после удара гудела, как трансформаторная будка, и он чувствовал, что ни одно матерное слово не обладает нужной выразительностью.

Хорошо же он приложился…

Он попытался восстановить в памяти события сегодняшнего утра. Получилось не сразу, но постепенно картинка в голове