В ожидании Синдбада - Наталия Миронина

– И о ком писали вы?

– Это как раз не имеет значения. Тут главное, кто написал обо мне.

– Это рыжая девочка?

– Нет. Один парень. Он мне и не друг был. Так, в одной компании.

– И что же он написал?

– Он написал, что я очень хороший парень, но я очень толстый. Хоть и похудел почти на десять килограммов. Он написал, что, когда я иду, у меня трясутся щеки. Размер одежды у меня такой, что директор разрешила мне ходить не в форме, а в обычном мужском костюме. Потому что школьную форму такого размера не шьют. Ну, еще там про занятия физкультурой, про то, как я хожу, как я стараюсь не есть сладкого. Одним словом, мой вес он обсудил со всех сторон. Но в конце он написал, что меня уважает, потому что отлично знаю химию и замечательный стрелок.

– Странное сочинение для парня-семиклассника. Мог бы сообразить, что такое писать не стоит.

– А он все прекрасно соображал. Это был стеб, как сказали бы сейчас. Он писал шутя. И ему все равно было, похудел я или нет.

– Как вы узнали, кто написал такое сочинение?

– А вот тут мы подошли к главному. Наша учительница литературы сама зачитала его вслух перед всем классом.

– Да бросьте! – Ника даже остановилась.

– Серьезно. Честное слово.

– Это же непорядочно! Это свинство! Это непедагогично, в конце концов. Как она могла?!

– Как вы обыкновенно рассуждаете, Вероника Анатольевна!

– Что значит – обыкновенно?!

– Тут ведь главный вопрос – зачем? Понимаете, «как могла» – это вопрос внутреннего свойства. Ну, жестокий человек, плохо соображет, профессиональная деформация… Да мало ли почему и как могла! Вопрос более важный – зачем?

Ника молчала. Она совершенно не подумала о том, чего же хотела достичь эта учительница, обрекая мальчика-подростка на всеобщий позор. Более того, легализуя этот позор.

– После этого вас любой мог обозвать. Уж если сама учительница это вслух произнесла перед всем классом!

– Ну, так бы и случилось, будь мы на класс помоложе.

– Боже, но как преподаватель так мог поступить?!

– Не знаю. На этот вопрос нет ответа, как и нет ответа на мой вопрос – зачем?

– А у вас или у ваших родителей с ней конфликтов не случалось? Иногда так мстят, что, конечно, тоже за гранью добра и зла.

– Да нет. Никаких конфликтов. И не было никаких особых противоречий. У меня по литературе и русскому всегда колебалось между пятеркой и четверкой. Ближе к пятерке. Я всегда хорошо вел себя на уроках, не спорил, в меру умничал, в меру позволял себе фантазировать, когда обсуждали произведения. Самое любопытное в том, что у меня всегда с ней были прекрасные отношения.

– Тогда все-таки зачем?

– Вот и я до сих пор гадаю – зачем?! Столько лет прошло, а те смешки, которые раздавались в классе, я слышу до сих пор. Причем они были смущенные, эти смешки. Я чувствовал, что смеются так, ради прикола. И при этом всем ужасно неловко за меня.

– И что же вы?

– Я сидел и улыбался вместе со всеми. Хотя мне было муторно и стыдно. Стыдно не за свою полноту, а за нее, за учительницу. За ее вероломство, за ее жестокость.

– Почему вы переживаете до сих эту историю?

– Потому что мне надо было встать и возмутиться, дать понять, что так делать нельзя. Нельзя сносить подобное унижение – я был достаточно взрослым для решительного поступка, но почему-то ничего не сделал. Может, опасался показаться смешным, нелепым. Я не боялся ее, учительницы. Я хорошо учился, и придраться ко мне она бы не смогла. Более того, не получилось бы после такой ее выходки. Но я смолчал. И это меня гнетет до сих пор. Меня душит стыд…

– Плохая история, я с вами согласна.

– Только не говорите, что взрослому, серьезному мужчине нельзя думать о таких вещах и переживать о них.

– Я этого не скажу. Потому что здесь есть из-за чего переживать. Но надо заставить себя это забыть.

– Надо. Иногда получается, тем более после этого случилась такая масса вещей серьезных и неприятных… Но помню только эту историю. Как это ни смешно.

– На такой случай утешений нет. Тут вам помочь никто не сможет, – Ника не смогла перебороть себя. Она всегда говорила то, что думает.

– Вероника Анатольевна, простите, я, по-моему, немного не вовремя со всеми этими воспоминаниями. Вместо того чтобы развлекать вас забавными историями, я вздумал жаловаться. Но больше этого не повторится.

– Я хотела сказать вам, что…

– Вероника Анатольевна, – Виктор Андреевич укоризненно посмотрел на нее.

– Я хотела сказать, что близкие друзья меня называют Никой. Называйте и вы меня так.

– Согласен! С удовольствием!

Они прошли весь Средний проспект и вышли на набережную Малой Невы. Здесь ветер дул сильнее, но вид ребристой воды, низкого синего неба и Тучкова буяна на другом берегу завораживал. Ника с Кочетовым не спешили скрыться в переулках.

– Такое странное и красивое здание.

– Тучков буян.

– Я никогда не знала, что такое Тучков буян?

– Буян – это пристань. А Тучков буян – это место выгрузки товаров, которые привозили на судах. Здесь пеньку сгружали.

– Другими словами, это склад?

– Ну, не совсем. Это место разгрузки, погрузки и первичного хранения. Так, наверное, правильнее, на языке логистики.

– Но до чего же красивое здание!

– Еще бы. Восемнадцатый век. Классическая архитектура. Между прочим, раньше это был остров. Потом его и еще пару других более мелких соединили с петроградской стороной. Места старинные.

– Вы знаете, я ужасно люблю Питер. Мне кажется, я люблю его больше Славска и больше Москвы. Больше тех мест, с которыми связана моя жизнь.

– Не вы одна. У меня было время, когда я с картой города не расставался. Я елозил пальцем по улицам и проспектам и мысленно путешествовал. Мне доставляло это огромное удовольствие, я ведь серьезно подумывал сюда переехать.

– Отчего же не сделали это?

– Семейные обстоятельства. Понимаете, сюда я бы приехал обычным рядовым сотрудником небольшого музея. В деньгах бы не очень потерял. Может, даже и получал бы чуть больше. Но статус.

– Жена была против?

– Вся семья. И жена, и ее родители, да и мои тоже сокрушались, что я буду далеко, а они не молодеют. К тому же у нас свой дом. Волга близко. У родителей тоже дом. Все как-то уже такое прочное, словно навсегда. А переезжать – это съемная квартира, неустроенность…

– Да, есть над чем думать.

– Есть. Только думал не я. Думали за меня.

– Послушайте, Виктор. Так тоже нельзя! – вдруг возмутилась Ника. Сочетание предыдущей истории с историей о несостоявшемся переезде вызвало в ней раздражение. Получалось, что этот «чеховский» интеллигент так и плывет по течению, а за него все что-то решают, думают и совершают поступки.