Бонд, мисс Бонд! - Елена Логунова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Покойница зовет тебя с собой!» – так или почти так сказала она.
Боже, неужели ужасная «красная метка» – не выдумка?!
Отстав от Ольги, Люсинда обернулась и просканировала взглядом окружающую действительность на предмет обнаружения в ней признаков присутствия потусторонних сил.
Богатое воображение нарисовало на краю могилы костлявую, в старческих пигментных пятнах, руку, пальцы которой сжимались и разжимались в попытке ухватить чью-нибудь тонкую щиколотку.
Люсинда с наслаждением вздрогнула, присмотрелась и вздохнула: померещилось.
– Людмилексанна, в машину, в машину, все едем на поминальный обед! – прогалопировав мимо нее, распорядился разрумянившийся от холода и энтузиазма Санаркадьич.
– Обед – это хорошо, – согласилась Люсинда, не успевшая совершить традиционный набег на любимую кондитерскую.
Она еще раз оглядела нестройные ряды участников печальной церемонии, прикидывая, с кем бы ей сесть за столом в отсутствие подружки Ольги.
Это был важный вопрос, от решения которого зависело, сможет ли Люсинда поесть. По соседству с неподдельно скорбящими родственниками усопшей наворачивать за обе щеки будет неловко, а в компании представителей старшего поколения придется во вред аппетиту изображать почтительное внимание.
В толпе мелькнуло девичье лицо, показавшееся Люсинде знакомым.
Причем ассоциировалось у нее это смутно знакомое лицо с приятным времяпрепровождением.
Для выбора цели этого было вполне достаточно.
– Привет! – сказала Люсинда, пристраиваясь к смутно знакомой девице параллельным курсом. – Ты меня помнишь?
– Извините, вы меня с кем-то путаете, – девушка сделала попытку обойти Люсинду с фланга.
В принципе, именно это говорило о том, что они не были знакомы. Иначе девушка знала бы, что уворачиваться от Люсинды, пикирующей на цель, дело безнадежное. В одной из прежних жизней Люсинда наверняка была добычливым ястребом.
– Я путаю? Я никогда ничего не путаю! Ты же Маша, правильно?
– Неправильно.
– Ах да, ты зовешься Мари, – Люсинда вспомнила и довольно хохотнула. – Имя нерусское и фамилия какая-то заковыристая.
Мари остановилась.
– Вот фамилию я вспомнить не могу, – призналась Люсинда. – Какая-то польская. Так?
– Ну так, – Мари вздохнула. – И что?
– Как – что? Давай держаться вместе. Ты же идешь на поминки?
Люсинда подцепила Мари под локоток. Та задергалась:
– Нет, не иду!
– Как это – не идешь? – Люсинда сделала большие глаза. – Надо! Ты у Жанны Марковны училась, наверное? Или вы вместе работали? – Тут она вспомнила еще кое-что: – Ах да, нас же познакомила Ксюша Марковцева! В какой-то компании… Ах да, в ночном клубе «Сласти»! Ты ее…
– Однокурсница, – вздохнула бесфамильная Мари.
– Ах да. Все понятно.
Люсинда кивнула и взяла курс на машину, в которой приехала на кладбище.
– Значит, нельзя не идти на поминки! Мы, педагоги, борцы за народное просвещение, в этой жизни должны держаться вместе!
Тут перед ее мысленным взором опять промелькнуло навязчивое изображение мертвой руки, цапающей живую ногу, и она обеспокоенно добавила:
– Жить будем вместе, но умирать хотелось бы порознь и без опережения графика. Тебе, кстати, Ксюша про зловещую метку ЖМ не рассказывала?
– Про какую еще метку?
– Про мрачное пророчество!
– Чего?!
– О, я тебе все расскажу! – Люсинда похлопала себя по карману, где лежала роковая записка. – И даже покажу! Ты удивишься, это такая таинственная история…
Бесфамильная Мари прекратила сопротивление.
Увлекая ее за собой, Люсинда тихо радовалась: она не только обеспечила себе приятную компанию, но и нашла увлекательную тему для застольной беседы.
Посплетничать о проблемах их общих знакомых – что может быть приятнее для милых дам?
Через четверть часа они уже были в ближайшем травмпункте.
Вообще-то, догадаться, что эта неприступная крепость – травмпункт, было бы очень трудно даже проницательному человеку.
Красная кирпичная коробка в два этажа, с похожими на бойницы узкими окнами под самой крышей, железной дверью и высоким, в шесть ступеней, крыльцом не только без пандуса, но даже и без перил, больше всего походила на блокгауз, вполне готовый к вражеской осаде.
Без здоровых и крепких сопровождающих у увечных граждан имелось мало шансов проникнуть в эту цитадель. С травмированными ногами немыслимо было взобраться на крыльцо, с травмированными руками – одолеть тяжелую дверь, с травмированной головой – придумать способ обратить на свое бедственное положение внимание персонала, забаррикадировавшегося внутри.
Оле повезло: у нее были двое помощников – рыцарь-олигарх и его верный оруженосец-водитель.
Громов без разговоров завернул страдалицу в свое пальто и понес ее к доктору на руках, а Витя на манер герольда мчался впереди, распахивая двери и возвещая об их прибытии стуком и криком.
Смущенная Оля кривилась и жмурилась, но помалкивала. У нее не было обуви, что означало – у нее не было выбора.
А в медсанбате не было аншлага.
В сумрачном коридоре со сводчатым потолком в полном одиночестве гуляло эхо, но Витя мгновенно навел шороху на сонное царство, и в кабинете специалиста рыцаря с девицей на руках встречал весь наличный состав богоугодного заведения: заметно нетрезвый лекарь в криво застегнутом голубом халате и дородная санитарка в белом.
Относительно санитарки с первого взгляда было понятно, что это натура цельная, как мраморная статуя. Лицо ее было сделано из какого-то крайне неподатливого материала и активно противилось попыткам хозяйки придать ему приветливое выражение. Лекарь же не без мечтательности улыбался и демонстрировал готовность к профильной работе, потирая руки, каждая из которых напоминала добрый испанский хамон. Сквозь тонкую ткань нагрудного кармашка халата предательски просвечивала пятисотрублевая купюра – несомненно, верительная грамота, которую успел вручить доктору шустрый оруженосец Витя.
– Вот, – выдохнул утомленный подъемом Громов, опустив Ольгу на покрытую холодным полиэтиленом кушетку. – У нее что-то с рукой.
– Посмотрим, – благожелательно мурлыкнул лекарь и повыше засучил рукава на своих хамонах.
– Может, не надо? – оробела пациентка.
– Надо, Федя, надо! – убедительно сказал Громов, заставив ее улыбнуться.
Потом был осмотр, потом делали рентген, потом придирчиво и почему-то всем составом, как будто все присутствующие разбирались в медицине, рассматривали снимки.
Потом доктор сказал, что перелома он не видит, и Оля обрадовалась, а оживившийся Громов начал рассказывать, как в тысяча девятьсот каком-то замшелом году его папенька вот на таких же пленках с костями слушал запрещенный джаз.