Встреча от лукавого - Алла Полянская

Я спускаюсь вниз, оглядываюсь – Ольга стоит около машины как ни в чем не бывало. Интересно, где тело девицы.

– Я запихнула ее в багажник, поехали, у нас мало времени.

Мы едем по городу, сворачиваем с плотины, и я понимаю, что мы направляемся к дому Мирона. Ну да, там лопаты и сапоги. Боже, снова рыть яму, а потом отмывать все в холодной воде. Эдак я насмерть простыну, а мне нельзя болеть.

– Я заподозрила, что случилось что-то, потому что медсестры не было на месте. Я сразу как-то не подумала об этом, но заглянула в коридор – а ее нет. И когда мы уходили, тоже не было, здесь это странно. Она могла только ненадолго отлучиться. И я пошла в палату, а эта дрянь тебя практически оприходовала. Пришлось сделать то, что я сделала, драться с ней мне показалось плохой идеей, у нее на шее проступали все до единой мышцы, а это значит, что она бы нас обоих голыми руками убила. Болит горло?

Я киваю. Говорить не могу, у меня внутри, кажется, все сломано.

Ольга тормозит у ворот, открывает калитку, и я вижу, как она идет к сараю. Блин, горло болит все сильнее. И синяк, я думаю, будет ужасный.

– Сейчас зароем и поедем обратно в больницу. Я позвоню Семенычу, пусть осмотрят твою гортань. Не пытайся разговаривать.

Я и не пытаюсь. Меня уже ничто не удивляет – дорога привычная, моросит дождик, мы тащим тело туда же, где зарыли предыдущее, огромные резиновые сапоги мешают идти. Но без них тут вообще никак. Копать сегодня было бы легче, потому что земля влажная, но с прошлого раза болят руки.

– Глина пошла, направо ее бросай, не смешивай с землей, будет заметно. Вообще, если что-то хочешь спрятать в земле, никогда не смешивай грунт и глину. Вот так, разделяем, потом глину затрамбуем, сверху грунт уложим, листьями присыплем, а дождь нам кстати: если наследили, к утру все смоет. Все, хватит, толкай ее. Да помоги мне, Лина, не стой!

Мы сталкиваем тело в яму и начинаем закапывать. Дело идет на лад, ведь я уже знаю, как это делается. Утрамбовав глину, мы насыпаем сверху землю, и я иду за листьями. Где-то здесь мы зарыли и пугливого убийцу, который приходил за Мироном накануне, но я понятия не имею, где именно, – все бугорки одинаковые, и листвы нападало много. Интересно, он превратился в призрака или нет? Если да, то это очень неуютная мысль, но с другой стороны – а что он может сделать? Ну, помаячит белой дымкой, или так постоит, поглядит, и что? А ничего. Просто немножко страшновато.

– Дай мне лопаты, я сама. Ты вымой свои сапоги.

Я и это уже знаю. Глина отваливается и растворяется в ледяной воде, руки немеют от холода, но делать нечего, я знаю, что нам нельзя оставить обувь грязной.

– Как хорошо, что ты молчишь и не ноешь.

Ольгино безжалостное замечание меня обидело. Я ведь почти не жаловалась, и уж тем более – не ныла. Ну, ладно же, теперь я буду молчать и дуться.

* * *

– Все, едем в больницу, Семеныч уже там. – Ольга заперла калитку, и мы снова сели в машину. – Погоди, я печку включу. Так вот, Семеныч сейчас на дежурстве, с нашим другом все в порядке. Он все это время спал, его, оказывается, медсестра к капельнице подключила, мы оттого ее не видели, что она готовила лекарство и систему. А эта гадина проскользнула – тоже, наверное, следила, когда мы уйдем, а потом медсестра. Это та же, что приходила днем?

Я киваю, глядя в окно. Не хочу с ней общаться и смотреть на нее не желаю. Хорошо ей, видите ли, что я молчу и не ною. Как будто я ныла когда-то.

– Хватит дуться.

Тут мне ответить нечего, тем более что я все равно не могу говорить.

– Лина, не дуйся. Прости, если задела твои чувства. Ты молодец, и ты это знаешь. Сейчас Валентин тебя посмотрит, и будем решать, что делать дальше. Дам тебе планшет, будешь писать то, что хочешь сказать.

А если я больше никогда не смогу говорить? Если эта девка что-то такое повредила, что я останусь на всю жизнь немой? Что тогда?! Эта мысль оказалась настолько ужасной, что дурацкие слезы хлынули просто водопадом, и остановить их я не могу. Господи, а если позвонит Матвей, и я не смогу ответить?

– Лина, не реви.

Хорошо ей советовать – не реви, она-то говорить может, а я… господи, а если сейчас доктор скажет, что это навсегда? Как я буду жить?

– Лина, все будет хорошо, вот увидишь.

Откуда ты можешь знать, ты же не врач. Все будет хорошо, как же… Руки у этой дряни были просто железные, пальцы впивались мне в горло так больно, так страшно… и теперь все это может оказаться навсегда! Нет, если это навсегда, то лучше бы она меня убила…

– Снова катастрофа?

Доктор смотрит на меня, как на запущенный случай сибирской язвы.

– Оля, что происходит?

– Поверь, Семеныч, тебе лучше не знать. Просто посмотри и скажи свое мнение.

Он щупает мою шею, заглядывает в горло.

– Необратимых повреждений нет, но следы пальцев намекают, что девушку кто-то активно пытался удушить, и, глядя на ее зареванную мордашку и подсчитав пульс, я далек от мысли, что она была на это согласна.

– Валь, просто скажи, как быть. Если нужна операция и ты не сможешь ее сделать, она завтра же вылетит в Израиль.

– Пока понаблюдаем здесь. Я не специалист по травмам гортани, но кое-что в этом все-таки смыслю. Некоторые повреждения меня тревожат, но ничего ургентного нет, пару дней надо понаблюдать, а потом решим.

Он выглядывает в коридор.

– Лариса, иди сюда.

Худенькая сероглазая женщина с тяжелым узлом русых волос на затылке – это подруга Ольги и жена доктора, я помню, Ольга мне о ней говорила.

– Отведи ее на МРТ и скажи, что мне нужно их заключение прямо сейчас.

Лариса кивает, и я иду за ней. Значит, все будет, как раньше? Но больно просто ужасно. И хочется плакать.

– Не реви, этим делу не поможешь. – Лариса протягивает мне салфетку. – Что случилось, то случилось, не изменишь уже. Сейчас сделаем тебе МРТ, Валентин посмотрит, и тогда решим. Я знаю, чего ты боишься. Ты боишься, что больше не сможешь говорить. Но если Валентин утверждает, что все не так плохо, значит, это правда. Я его знаю, мы скоро четыре года как женаты: было бы плохо, он бы по-другому с тобой разговаривал. Он никогда не лжет пациентам. В онкологии бытует мнение, что нельзя человеку оглашать его диагноз – это, дескать, лишает больного надежды. Но Валентин категорически с этим не согласен, он считает, что человек имеет право знать, что с ним происходит, и уже на основании диагноза – планировать свои дальнейшие действия. Ну и приводить в порядок свои дела, конечно. Мы пришли. Просто лежи неподвижно, и все.

Лежать неподвижно – для меня сейчас самое легкое: я устала ужасно, и руки от лопаты болят невероятно. Надо в спортзал записаться, что ли, потому что я совсем нетренированная.

* * *

Осенью темнеет рано, и машина едет сквозь туман по каким-то улицам. Тьма и туман превращают мой город в совершенно чужое. И плотина, освещенная фонарями, кажется Великой китайской стеной, и улицы, которые я знаю с самого детства, стали незнакомыми, и только ресторан «Макдоналдс» на проспекте Металлургов выглядит так же, как в обычную ночь, – залитым изнутри апельсиновым светом, в нем даже в столь поздний час толпятся граждане, жаждущие насладиться вредной едой. Я бы тоже сейчас вгрызлась в чизбургер, а потом заполировала бы его колой и пирожком с вишневым клеем, но Ольга проезжает мимо вожделенного ресторана и сворачивает в боковую улицу.