В августе 41-го. Когда горела броня - Иван Кошкин

— Симаков, в стволе — шрапнель, взрыватель поставлен на удар, — предупредил старший лейтенант.

Немцы были уже в тридцати метрах, больше ждать было нельзя.

— Огонь! — крикнул Петров.

Зарокотал пулемет радиста, завывая электроприводом, повернулась башня, и танк вздрогнул от выстрела. Наводчик прицелился в дерево, до которого чуть-чуть не добежал передний немец. Снаряд взорвался, выбрасывая сотни круглых шариков-пуль, на такой дистанции действие его оказалось ужасающим — с десяток немцев, в том числе и офицера, как корова языком слизнула. Перезаряжать пушку времени не было, и Симаков открыл огонь из спаренного пулемета. Бросив миномет, серые фигуры бежали обратно в лес. Заманчиво, конечно, было пуститься за ними, но старший лейтенант помнил приказ комбата, к тому же он уже указал место сбора остальным танкам роты. Через пять минут, ломая деревья, на поляну вышла продвигавшаяся вдоль опушки «тридцатьчетверка» Нечитайло, затем, следуя по пробитому танком комроты следу, приползли оба Т-26 взвода Турсунходжиева. Заняв оборону фронтом к лесу, рота стала ждать подхода основных сил. Пользуясь короткой передышкой, узбек со своим экипажем пошел посмотреть, что случилось с танком Пахомова. Башенный люк подбитого танка не был закрыт на защелку, и Петров, высунувшись из башни, наблюдал, как они вытаскивали тела в синих комбинезонах, складывая их на моторном отделении. Уложив последнее, командир второго взвода выпрямился и помотал головой — в танке Пахомова никто не выжил. Вернувшись в свой Т-26, Турсунходжиев доложил, что у погибших шла кровь из ушей и носа, словно при близком взрыве.

В этот момент на связь снова вышел комбат, сообщив последние известия. Немецкий батальон был частично уничтожен, частично рассеян, в данный момент 732-й частью сил осуществлял преследование, остальные обходили лесной массив с севера, готовясь нанести запланированный отсекающий удар в обход Воробьева. Старшему лейтенанту Петрову предписывалось ожидать сигнала, после чего вместе с первым батальоном полка, который как раз сейчас домолачивал гитлеровцев в лесу, атаковать деревню с юга. Одновременно должен был возобновить наступление 715-й полк, откатившийся пока на исходные. Комроты развернул панораму в сторону поселка.

До войны, наверное, Воробьево было красивым местом, но сейчас, затянутое дымом пожаров, оно имело ужасный вид. Дома на окраине были разрушены, деревья в садах и на улицах иссечены осколками, с высокой белой колокольни снаряды сбили купол с половиной верхнего этажа — видимо, артиллеристы пытались снять немецкого корректировщика.

— Эй, командир, ты чего материшься? — спросил наводчик.

Только сейчас Петров сообразил, что шепчет сквозь зубы дикие грязные ругательства.

— Свои села с землей ровняем, Олег, заматеришься тут, — угрюмо сказал командир.

— И за это они тоже ответят, — со спокойной злобой подал голос Безуглый. — Сильно деревня горит, командир?

— Да.

Все замолчали. В лесу раздавались выстрелы, взрывы гранат, слышался рев моторов и время от времени раскатывалось дружное «Ура!». Видимо, пытаясь поддержать своих, откуда-то из-за поселка начали стрельбу немецкие орудия, в ответ гаубицы и пушки артполка перенесли огонь в глубь немецких позиций, вступив в огневую дуэль с батареями врага. То тут, то там из леса выходили и спешно отступали к поселку группы солдат в серых кителях. У Петрова руки чесались врезать по ним как следует, погнать по полю, давя гусеницами, но Шелепин высказался на этот счет недвусмысленно, и он мог лишь, стиснув зубы, наблюдать, как немцы отходят к горящим домам. Даже в этом отступлении они сохраняли какое-то подобие порядка, не скучивались, двигались короткими перебежками, таща на себе пулеметы, минометы, вынося на носилках и просто на руках раненых. Старший лейтенант начал прикидывать численность групп, выходило, что из леса прорвалось не больше двух сотен гитлеровцев. Даже если считать, что фашистский батальон был уже потрепан к началу боя, все равно получалось, что большая его часть полегла в лесу. К тому же враг потерял немало орудий, а его правый фланг был разбит, и теперь, если удастся развить наступление, противостоящая немецкая пехотная дивизия будет рассечена на две части.

Но хотя левый фланг Тихомирова громил противника, в центре дела обстояли не лучшим образом. Наступление 715-го полка, похоже, захлебнулось. Танки стояли сразу за раздавленной немецкой батареей, и через просеки, прорубленные немецкими артиллеристами в подлеске, Петров мог видеть только небольшой участок поля. Урожай был убран до срока, и на колючей стерне неподвижно лежали люди в мешковатой форме цвета хаки. Смерть, словно издеваясь, придала им нелепые, несуразные позы, выстелив человеческими телами последний рубеж, до которого дошли цепи 715-го стрелкового полка. Петров не знал, что случилось с танками третьей роты, связаться с Ивановым не удавалось, но даже из леса были видны клубы черного дыма, поднимающиеся в небо. Где-то на поле горели танки, разделившие судьбу пехотинцев.

Напряжение росло, больше всего комроты боялся, что у кого-нибудь из его подчиненных сдадут нервы и он откроет огонь по первому, кто покажется из лесу, не разбирая, свои перед ним или чужие. К счастью, когда стрелковая рота с ходу выгнала на них бегущих немцев, никто не выстрелил без приказа. Увидев танки, гитлеровцы замерли как вкопанные. Воя электроприводом, развернулась башня «тридцатьчетверки» Нечитайло, и фашисты, решив, что сопротивление бесполезно, подняли руки. Выскочившие на поляну красноармейцы сгоряча едва не перекололи немцев штыками, но Петров, по пояс высунувшись из люка, обложил славян такими матюгами, что те как-то сразу остыли к убийству. Повинуясь приказам невысокого чернявого командира в круглых очках, два взвода вышли на опушку и принялись окапываться, еще один занялся капитулировавшими немцами. Командир подошел к танку комроты, и старший лейтенант с удивлением увидел у него на рукаве красную звезду. Судя по знакам различия, ротой почему-то командовал батальонный комиссар, поэтому Петров, спрыгнув с брони, вскинул руку к танкошлему:

— Товарищ батальонный комиссар! Первая рота первого батальона сто двенадцатой танковой дивизии занимает круговую оборону на опушке леса. Командир роты старший лейтенант Петров.

— Вольно, товарищ старший лейтенант, — комиссар четко, хоть и без присущей кадровым военным лихости, отдал честь в ответ и сразу протянул руку: — Здравствуйте, товарищ старший лейтенант, моя фамилия Гольдберг, Валентин Гольдберг. Я комиссар второго батальона, временно командую третьей ротой, их командир ранен.

Маленькая ладонь комиссара была крепкой, сухой и мозолистой. Комроты во все глаза уставился на незамеченное потускневшее боевое Красное Знамя на груди политработника. Эмаль на ордене потрескалась, а частично даже откололась, сам он был какой-то непривычный. Гольдбергу на вид можно было дать что тридцать пять, что пятьдесят, и Петров вдруг понял, что комиссар, скорее всего, получил эту награду еще в Гражданскую.

— Отличная атака, товарищ Петров, вы с Чекменевым сделали большую часть работы, потери у нас минимальные. Отличная атака. Я отправил связных к нашему комбату, будем сосредотачиваться здесь.