Парижский шлейф - Диана Машкова

– Но почему ты считаешь, что он допустит меня?!

– Честно? – Элен вздохнула. – Только не обижайся, но я ему про тебя многое рассказала, и он пожалел… Понимаешь, впервые после катастрофы пожалел кого-то, кроме себя!

– У вас нет детей, которые могли бы быть рядом? – Настя нервно теребила пальцы. – Я же чужой человек. И я не могу! Как бы это сказать, то есть любой мужчина…

– Меня предупредили! – Элен успокаивающе погладила Настю по руке. – Но Эдгар больше не считает себя мужчиной, он чувствует себя только инвалидом, человеческим обломком.

– А дети? – Настя посмотрела Элен в глаза. – Родные были бы лучше.

– Настя, – Элен замялась и сделала паузу, подбирая слова. – Понимаешь, когда он въехал под самосвал в этой своей машине, не знаю, как точнее выразиться. В общем, он был не один.

– Ас кем? – Настя испуганно раскрыла глаза, предполагая, что в той катастрофе погибли дети Элен.

– С любовницей! – Элен споткнулась: ей было слишком тяжело произнести это слово вслух.

– Но это ерунда, – Настя вздохнула с облегчением, – он просто мог подвозить знакомую женщину!

– Спасибо, – Элен вяло улыбнулась, – ты едва ли не первый человек на моей памяти, кто не бросился сразу обвинять, а попробовал защитить. Но в том-то и дело, что сомнений быть не могло: он и врезался только потому, что этой девице вздумалось его прямо на ходу приласкать. Господи, боже мой!

– Что?! – Настя покраснела.

– Вот так! – Элен закатила глаза и начала раскачиваться туда-сюда на кровати, словно под ней было кресло-качалка. – Его вытаскивали долго – нижняя часть машины оказалась всмятку, а вместе с ней – девчонка и ноги Эдгара. Ее похоронили сразу – то, что смогли отодрать от оплавившегося металла. Он пролежал три месяца в коме. Я…

– Элен, – Настя обняла ее за плечи, – все прошло. Не надо, все позади!

– Да нет, дочка, – Элен широко раскрыла глаза, чтобы остановить набегающие слезы, – все продолжается. Нам не повезло: газеты чуть ли не полгода об этом писали, наверное, в назидание водителям. Дочери – я не говорила? – у нас две дочери: одной двадцать восемь, другой тридцать – отвернулись от него. Они и меня не смогли простить за то, что я забрала его домой из больницы. Говорили, надо поселить его в доме инвалидов. Но ты понимаешь, когда вместе тридцать два года, всю жизнь… Не брошу же я умирать человека в каком-то приюте! Даже если не осталось никаких чувств. Я думала, он сможет выкарабкаться, снова вернется к работе – он так любил свою компанию. Нет… уже три года прошло, – Элен посмотрела на Настю в упор. – Так ты мне поможешь? Я устала сражаться с этим одна. Мне нужно время на работу, на отдых.

– Если сумею, – Настя помолчала и произнесла решительно: – Да.

В дом Элен они попали поздно вечером – долго ехали, пробираясь по гнусным парижским пробкам, в которых каждый водитель считал своим долгом нарушить все мыслимые правила движения, если поблизости не стоял патруль. От тяжелого разговора, от долгой дороги Настя устала так, что у нее едва хватило сил на то, чтобы подняться вслед за Элен на второй этаж, в отведенную ей комнату. Девушка достала из комода, на который указала хозяйка, чистое белье, противно пахнущее плесенью и сыростью от долгого лежания без дела, и застелила кровать. Едва голова Насти коснулась подушки, как она уснула.

Утро заглянуло в окно сразу всеми лучами. Настя встала с кровати, отодвинула деревянные жалюзи и раскрыла створки, впуская в комнату свежий воздух. В мельчайших деталях вспомнился вчерашний разговор с Элен, и Настя еще раз, словно наблюдая со стороны, пережила все события ужасной и, как ни говори, позорной катастрофы, в которую попал месье Дюваль.

Впервые за долгое время, проснувшись утром, она подумала не о собственных бедах, даже не о Николае, который постоянно был в ее голове, а о страданиях другого человека. О безвыходности и тяжести его положения. Единственное, что вызывало восхищение во всей этой истории, – необычайная преданность и самоотверженность его жены.

Настя достала из своего чемодана, который поселился здесь на две недели раньше ее, вещи, оделась и собралась уже выйти из комнаты, когда заметила на полу под дверью белый лист бумаги. Она наклонилась, подняла и прочла, с трудом разбирая небрежный почерк: «Настя, доброе утро! Я уехала в университет, сегодня буду поздно. Извини, что не успела познакомить тебя с домом и его угрюмым обитателем, но не хотелось раньше времени будить. С другой стороны, у письма есть свои преимущества: я напишу список домашних дел на сегодня, и тебе будет проще их не забыть. Сначала нужно убрать в кухне и столовой – у нас уже целый год не было прислуги, Эдгар – то есть месье Дюваль – выгоняет всех, кто только попадается ему на глаза. Потом приготовить обед. И обязательно вычистить ванную комнату на первом этаже: там уже просто невозможно находиться. Средства для уборки лежат в кладовой. Целую. Элен. P.S. Не показывай виду, что знаешь историю катастрофы! И никакой жалости. Эдгару сейчас требуется только одно: нормальное человеческое общение с собратом по несчастью».

Настя, прочитав письмо, попятилась к кровати и села. Теперь, когда она осталась один на один в доме с незнакомым мужчиной, вновь накатил противный, вяжущий страх. Ее совершенно не пугали ни запущенный дом, ни уборка, ни готовка, но вот встреча с мрачным инвалидом – если уж собственная жена зовет его «угрюмым обитателем» – заставляла сердце бешено колотиться от страха. Но идти ей некуда, да и долг за лечение нужно отдавать. Если задуматься, так, наверное, даже лучше. Надо быть сильной, перебороть себя – собраться с духом и спуститься вниз.

В доме, за пределами Настиной спальни, было темно и тихо, как в склепе. Лестница, ведущая на первый этаж, зловеще поскрипывала под ногами, в коридоре стоял противный, чуть сладковатый запах затхлости и гнили. Настя поморщилась. Для французского дома такая атмосфера была не просто непривычной: она была невозможной. Сколько ни жила Настя в разных семьях, когда студенткой приезжала во Францию по обмену, везде любили свет, уют и продуманную изысканность интерьера. И уж чего точно нельзя было себе представить, так это неприятных запахов в жилых помещениях французов: казалось, они обладают какими-то особыми носами. Всегда пахло чистотой и специальными ароматными смесями из сухих листьев, шишечек, цветов, которые насыпали в стеклянные сосуды различной формы обязательно с широким горлом и расставляли по всему дому. Сначала Настя даже думала, что такие отдушки в каждой семье готовят сами, но потом пакеты с разноцветной ароматной смесью появились и в супермаркетах в Москве.

Стараясь не шуметь, Настя прошла на кухню, совмещенную со столовой, и, не сдержавшись, ахнула вслух от изумления. Даже в полумраке было видно, какая вокруг невообразимая грязь. В мойке, несмотря на то что на кухне имелась посудомоечная машина, лежала гора немытых тарелок. Некоторые уже покрылись серо-зеленой плесенью, прикрывавшей частички присохшей еды. Огромный стол на двенадцать персон был заставлен всевозможными картонными коробками из-под хлопьев, чашками, кружками, баночками с конфитюром, а пол устлан ковром из мелких крошек. Было ясно, что по ним ходят, то есть ездят на инвалидной коляске уже не первый день – тут и там виднелись проложенные в мусоре маршруты и колеи.