Отцовский штурвал - Валерий Хайрюзов

Сначала выступали шефы – комсомольцы с комбикормового завода. Они приехали сразу после работы, успели только переодеться. Ребятишки их знали, обращались со всеми просто, называя каждого по имени. Потом выступали воспитанники. Аккомпанировал на аккордеоне Санька. Он старался вовсю, только инструмент был расстроенный, как мне сказала Таня, его взяли специально для этого случая напрокат. Я ждал, когда будет петь Таня. Она вышла в расшитом сарафане, спела несколько детских песен. Голос у нее несильный, но в зале было тихо – муха пролетит, услышишь. Откуда-то сверху самодельными разноцветными прожекторами ребята освещали сцену. В конце вечера именинникам раздавали подарки. Дети есть дети. Санька свои конфеты отдал Косте, тот поглядел на меня и, отвернувшись в сторону, разделил конфеты пополам.

Стали собираться домой. Таня проводила меня к директору. В коридоре всего одна лампочка, светила она неярко. По стене, обгоняя нас, ползали тени, сначала порознь, затем, вытянувшись, сошлись вместе. Краем глаза я заметил, что Таня, неясно улыбаясь, следит за тенями. Я будто невзначай обнял ее, она сняла руку с плеча и погрозила пальцем.

Директор выслушал меня молча, выдвинул ящик письменного стола, подал документы.

– Сюда попасть трудно, но, если вы желаете сами воспитывать детей, мы не возражаем. Таков наш принцип, – сказал он.

Лицо у него было в морщинах, глаза тусклые, усталые.

На улице хлопьями падал снег. Снежинки появлялись из темноты, ночными мотыльками кружили по свету, а ребятишки бегали вокруг столбов, растопырив руки, прыгали вверх, стараясь поймать самую крупную снежинку.

Рядом с ними, повизгивая, скакала собака.

– Санькина, – кивнула головой на собаку Таня, – их вместе приняли. Трудно он здесь приживался. Забьется в угол, зверьком на всех поглядывает, что ни спрошу – молчит. Поначалу у меня жил, потом привык, сам к ребятам попросился.

Санька украдкой поглядывал на нас. Едва мы отошли в сторону, он перестал гоняться за снежинками, встревоженно топтался около столба.

«Да он ревнует ее», – догадался я.

– Ты приходи ко мне, – подошел к нему Костя. – Твой кабыздох ничего, но мой Полкан побольше будет.

– «Посмотрим», сказал слепой, – буркнул Санька.

* * *

В последующие дни я открывал для себя все то, что писалось раньше только для взрослых и меня интересовало постольку-поскольку. Нужно было срочно оформить пенсии, опекунство, переписать дом на Ефима Михайловича. Пришлось просить справки, писать заявления, рыться и архивах, ходить к нотариусу. Словом, проворачивать кучу дел, о которых я раньше и не подозревал. Помогла Ирина Васильевна. Она несколько раз звонила в районо, там ее хорошо знали, обещали помочь.

Перед тем как зайти к председателю, я заглянул в зеркало, провел рукой по щеке. В эту минуту мне хотелось выглядеть постарше, посолиднее. В комнате было много народу, некоторых я знал еще с детства, других видел недавно, когда оформлял пенсию. Тут же была Ирина Васильевна, меня это обрадовало – чуть что, она не даст в обиду.

Председатель, лысый мужчина, которого за высокий рост и худобу в поселке называли жердью, глухим голосом прочитал мое заявление, отложил его в сторону, посмотрел на Ирину Васильевну. Молодая женщина, сидевшая рядом с ней, спросила:

– Как вы собираетесь воспитывать детей, если ваша работа не позволяет… – Она помахала рукой над столом, приготовленные слова пропали, женщина повернулась к председателю и, точно ища у него поддержки, сбивчиво продолжала: – Летчики постоянно находятся в командировках… К тому же, я помню, по этому вопросу было уже решение – направить детей в детдом.

За столом заспорили, говорили враз, не слушая друг друга.

– Он договорится с начальством, – поднялась Ирина Васильевна. – Давайте напишем письмо. Я знаю, у многих, сидящих здесь, есть дети, вы их любите и не собираетесь отдавать на воспитание, потому что понимаете: детдом – это не благо, это горькая необходимость. Государство доверило ему самолет, перевозить людей. Я за него ручаюсь.

Все примолкли: на миг они вновь стали теми учениками, которых она учила в школе.

– Вы же педагог, Ирина Васильевна, дети не машина, – несмело возразил кто-то.

Председатель постучал карандашом по столу, глянул на меня.

– Давайте послушаем Степана. Не нам жить с ребятишками – ему!

Когда я шел в райисполком, я знал: придется что-то говорить, но не представлял, что из-за меня разгорится такой сыр-бор. Сейчас от моего ответа зависело многое.

– Я их воспитаю, – тихо сказал я.

Все молча переглянулись.

– Хорошо. Пока выйди, мы тебя вызовем, – сказал председатель, выпрямляясь над столом.

До этого я несколько раз приходил к нему. Он обещал помочь, только попросил подождать до заседания, потому что сам, в одиночку, этот вопрос решить не мог.

Через несколько минут меня позвали. Председатель вручил три листка. Листки были отпечатаны заранее, только фамилия вписана чернилами: на каждого в отдельности – на Веру, на Костю и Наташку.

После заседания я зашел в универмаг, купил два чемодана: один для Веры, другой для Кости, несколько пар детского белья, мыло, зубные щетки и пошел домой.

Вера сложила в чемодан школьную одежду, убежала прощаться с подругами. Костя остался со мной рассматривать покупки. Он вытер рукавом пыль с чемодана, долго щелкал замками, крутил ключиком. Убедившись, что все исправно, притащил игрушки: автомат, который я купил ему в подарок, сломанный складной ножик, моток медной проволоки, какие-то гайки, болтики. Этого показалось мало, он сбегал в кладовку, принес старый бушлат, перешитый из отцовской шинели, ботинки и положил рядом с чемоданом. Ботинки были поцарапанные и без языков. «На рогатки, паршивец, вырезал». Я взял бушлат, завернул в него ботинки и забросил под кровать.

– Ты что! – крикнул Костя и, упав на колени, точно ящерица, пополз за бушлатом. – Он твой, да? Твой, да? Ты мне его покупал? Его мама сшила, а ты под кровать!

– Ладно. В городе сам выбросишь, – успокоил я его. – Место только занимать, я тебе новый куплю.

– Как бы не так! Борька мне за него щенка предлагал, а я не сменялся.

Легкий на помине прибежал Борька – сын Ефима Михайловича. Маленький, толстый, как самовар, он прошмыгнул в комнату, принялся что-то искать в узлах. Они уже переехали. В углу, занимая полкомнаты, громоздились ящики, огромные, похожие на кочаны, узлы с тряпками. Дом как-то враз стал неродным. Ребятишки присмирели, как привязанные, ходили за мной. В большую комнату, где лежали вещи Ефима Михайловича, заходили редко, сидели на кухне.

Ефим Михайлович пропадал на работе, старался как можно реже бывать в нашем доме. Если приходил, то через двор шел с палкой, боялся Полкана.

В обед пришла Фрося, принесла ребятишкам подарки: Вере сарафан, а Косте рубашку. Чтоб не обидеть, пришлось взять.