Умоляй, ведьма - Сильвия Лайм

В общем, на этой грустной ноте я пустила скупую предсмертную слезу, пока что-то тяжелое разбивалось о мою голову, а затем все вокруг накрыла чернота.

Все еще 16 число месяца Грозовых рек.

На кровати Мартеллы Довилье.

— Очнись, недоведьма, — раздался над самым ухом противный до невозможности голос. Настолько противный, что сразу стало ясно, что я не умерла. На том свете не должно быть никого, кто хоть сколько-нибудь напоминал бы вечно брюзжащего фамильяра.

— Мартелла, ты как? — прозвучало тембром Эйвина. Таким приятным!

Я открыла глаза, повинуясь исключительно этому, второму.

Осмотрелась и с удивлением обнаружила себя в постели. На краешке сидел мой подмастерье, по пояс голый, а рядом на тумбочке — Хмуря. Последний на меня даже не глядел.

Интересно, что я тут делаю?

Перевела взгляд на руку, обнаружив, что на ней тонкая повязка. Неподалеку лежали украшения и висело платье для Отбора.

— Все в порядке? Ты упала в обморок, когда тебе на голову свалилась банка со златопузами, — проговорил Эйвин, взяв меня за здоровую руку.

Даже спрашивать не стала, что это за гадость. Воспоминания вернулись мгновенно. Все, включая пережитый страх.

Я глубоко вздохнула и слегка дрожащим голосом выдохнула:

— У нас в подвале крысы развелись…

— Никогда не верил в их отношения, — бросил Хмуря.

— Что? — не поняла я, хлопая глазами.

Эйвин прыснул в кулак.

Ворон же распахнул крылья и, прежде чем вылететь в окно, со всей серьезностью добавил, обращаясь только ко мне:

— Через час ты должна быть готова. Карета будет ожидать ронну Довилье.

И скрылся с глаз.

Несколько мгновений мы с подмастерьем сидели и молча смотрели ему вслед. А затем парень удивленно спросил:

— Мне показалось или Хмуря только что впервые в жизни просто пошутил? Без сарказма и черной иронии?

Я улыбнулась и пожала плечами, глядя на забинтованную руку. Как-то вот было не до шуток и совсем не хотелось осмыслять тонкости скверного птичьего характера.

До отъезда во дворец и вправду оставалось очень мало времени.

— И как я поеду с шишкой на голове и раной на ладони? — скривилась я, с легкой дрожью вспоминая, как коготь пернатого негодяя разорвал кожу.

— Хмуря споил тебе какое-то лекарство. А руку попросил обработать мазью, которую сам же и приготовил, — вдруг ответил Эйвин. — Он долго ругался, что ни у кого в этом доме руки не растут оттуда, откуда надо, а у него самого — только крылья. В общем, он обещал, что от раны не останется и следа. А потом он вырвал крохотное перо из-под крыла и наколдовал тебе еще и перчатки. Вот так просто, из воздуха, представляешь?

Парень кивнул в сторону шкафа, на котором, оказывается, и впрямь висели длинные перчатки из точно такой же ткани, как платье. На них даже камни были приклеены аналогичным образом.

— Представления не имею, какая магия может сотворить подобное, — продолжал тем временем Эйвин. — Даже Ирмабелла никогда не наколдовывала себе наряды. Это ведь для каждого нужно разрабатывать собственное заклинание, затем проверять его, исправлять… Каждое слово в заклятье за что-то отвечает. А этот фамильяр просто взял — и сделал вещь из ткани, в точности повторяющую существующую. Это удивительно.

Мне не было удивительно. Ну, может, чуточку и было, но гораздо более сильным чувством у меня в сердце оставалось раздражение и злость на то, что гадкий мешок перьев оставил у меня на ладони огромную рану.

Я нервно развязала повязку, осторожно стерла слой свежеприготовленной мази, удивляясь, что совсем не испытываю боли, а затем обнаружила невозможное.

— Раны нет, Эйвин, — проговорила я, чувствуя себя так, словно мне вообще все случившееся просто почудилось.

Ни одна рана не могла зажить столь быстро! Даже если это царапина!

Я подняла взгляд на подмастерье, чтобы убедиться, что мне не мерещится. Но парень тоже хмурился — значит, все правда.

Рана была, и она зажила меньше чем за час.

— Что за состав приготовил Хмуря? — спросила я тогда.

Эйвин покачал головой.

— Он сам приносил ингредиенты и смешивал.

А затем добавил, серьезно глядя на меня:

— У тебя в фамильярах очень странный ворон, Мартелла. Очень странный.

Но я и сама это знала.

Через час я была уже полностью готова и впервые в жизни сидела в большой черной карете. Я вертела головой, осматриваясь по сторонам, пытаясь, так сказать, впитать в себя вкус богатой жизни.

Внутри кареты повсюду стелились лиловый бархат, черный шелк и рубиново-золотая вышивка. Окна прикрывали красивые шторы, перевязанные богатыми лентами с кисточками на концах, а кресла располагались так, что можно было не только сесть, но и лечь. Везде лежали подушки с вдавленными внутрь пуговицами, и на одной из них расположился Хмуря.

Оказывается, все время, пока я одевалась, он меня тут ждал.

— Как ты умудрился нанять экипаж, расскажи-ка мне, пожалуйста? — спросила я, прищурившись, едва мы тронулись в путь.

Тут-то и стало ясно, что, несмотря на всю красоту, ни в одной карете я больше никогда в жизни никуда не поеду. Внутри так трясло, что, казалось, до дворца доберется не ронна Мартелла Довилье, а винегрет из ронны и ворона, щедро приправленный перьями и завернутый в розовое платье.

— Тогда ты расскажи мне, как лишилась девственности, — злобно каркнула в ответ птица.

Я так покраснела, что даже, наверное, начала синеть и вот-вот должна была слиться цветом с лиловой обивкой.

— А что? — усмехнулся он. — Поболтаем, как настоящие подружки!

У меня от такой наглости даже дыхание перехватило, и потребовалось время, чтобы привести себя в норму.

Хмуря этим временем воспользовался с умом. Он склонил голову набок, внимательно рассматривая меня, а затем выдал:

— Да ты девственница? Быть того не может!

И усмехнулся, отвернувшись к окну.

— Я думал, все девственницы в Вальтариуме уже давно перевелись.

— А ты, я смотрю, специалист по девственницам? — выдавила я через силу.

Да, звучало жалко, но это все, на что меня хватило.

— Что, воро́ны нынче, куда ни глянь, сплошные развратницы? — добавила через мгновение.

Хмуря несколько секунд буравил меня темно-изумрудными глазами и ничего не отвечал. Даже странно было.

— Редки те мгновения, когда ты молчишь, — бросила я, уже полностью совладав с неуместной стыдливостью. Нашла чего стесняться, в конце концов.