Четыре года спустя - Моника Мерфи

– Куда?

Черт, она так хорошо пахнет. Я мог бы дышать ею всю ночь.

– Я знаю одно местечко, откуда открывается прекрасный вид на город. Там нас никто не побеспокоит. – Я не раз бывал там, когда учился в старшей школе. И всегда с девушкой, конечно. Это уединенное местечко, где можно было пообжиматься, а то и залезть девчонке под майку или в трусики. И никаких полицейских, даже если уже перевалило за полночь.

Я не бывал там уже пару лет. После школы у меня появился дом, и необходимость прятаться по углам отпала. Зачем корчиться на заднем сиденье машины, когда можно получать удовольствие в комфорте, на собственной кровати?

Но я везу туда Челси не для этого.

С ней я жду особенного раза.

– Хорошо. – Она проводит языком по нижней губе, затем улыбается. – Давай сделаем это.

Можно по-разному понять ее «сделаем это», но я отгоняю грязные мысли. Просто улыбаюсь, протягиваю руку и слегка сжимаю ее колено.

– Давай сделаем это, – пробормотал я, заставив ее щеки вспыхнуть. Она отвернулась и стала смотреть в окно.

Я вижу загадочную, легкую улыбку, играющую на ее губах.

Я не сомневаюсь, что еще до наступления ночи я поцелую Челси.

Оуэн выезжает из города и движется по Скайвэй, шоссе, по которому я проезжала максимум пару раз с тех пор, как переехала сюда. Но он местный, вырос в этом районе и знает все окрестности, малоизвестные дороги и места с лучшими видами.

Я не дура. Мы едем туда вовсе не любоваться потрясающим видом мерцающего огнями города. Может, у меня и нет большого опыта, но я понимаю, что парень с девушкой, припарковавшись в тихом местечке с хорошим видом, жаждут удовольствия несколько иного рода, нежели эстетического.

Я одновременно и сгораю от нетерпения, и трясусь от страха.

Мы молчим всю дорогу. Работает радио. Оуэн настроил волну, где играет только рок девяностых годов. Как только начинает звучать одна песня, он увеличивает громкость и слегка улыбается.

– «Кэндлбокс»[14]. Эта песня напоминает мне о детстве, – задумчиво произносит он. – Мама любила эту группу.

Никогда не слышала о них, ведь моя мама всегда предпочитала что-то вроде топ-сорок. А гранж вообще отсутствовал в моем подростковом репертуаре.

– Мне нравится голос, – искренне говорю я. Песня и правда хороша. Понимаю, что с годами вкусы меняются. Я становлюсь сама собой, нахожу вещи, которые нравятся именно мне, а то, что родители слушали, читали, смотрели… остается в прошлом.

– Эти слова напоминают о тебе, – мягко произносит он.

От удивления я поворачиваюсь к нему.

– Как это?

– Песня называется «Цветение»[15]. С тех пор как ты сказала мне, что твое второе имя – Роза, всякий раз, когда я слышу слова роза, цветок, цветение, цвет, то думаю о тебе. Улыбка становится шире, но на меня он не смотрит. Просто выбивает пальцами на руле музыкальный ритм, ведя машину через холодную темную ночь.

Но в его признании нет ничего холодного или мрачного.

Сердце так сильно колотится о ребра, что боюсь, он услышит. Мне хотелось бы сказать что-то столь же романтичное.

Но я молчу, спокойно слушая песню.

Песня полна грусти; она о любви и потере. Удивительно, что она напоминает ему обо мне. Только из-за названия? Или он на самом деле думает, что мы расстанемся, даже не начав встречаться?

Как обычно, я слишком сильно заморачиваюсь и раньше времени волнуюсь.

Когда мы наконец приезжаем на место, я уже словно комок нервов. Оуэн паркует машину и глушит двигатель, а затем поворачивается ко мне.

– Замерзла?

– Нет, все хорошо. – Чувствую, что дыхание учащается. Мне нужно срочно успокоиться, пока не задохнулась от возбуждения.

– Хочешь выйти на воздух? Знаю, там холодно, но если сядем на капот машины, то не замерзнем. Он смотрит на заднее сиденье. – Если что, у меня есть толстовка.

– Почему тебе хочется выйти? – Я смотрю вперед сквозь стекло, весьма впечатленная открывающимся видом. Мы находимся над линией тумана, но все еще можем видеть город; туман такой зыбкий, что похож на прозрачный кружевной занавес над городом.

– Снаружи вид еще лучше. – Повернувшись, я смотрю на него; на лице то самое обаятельное, «ты сделаешь все, о чем я попрошу», выражение. – Пошли, Челс. Надо просто жить, помнишь?

– Ладно.

– Не пожалеешь, – говорит он, поворачиваясь назад, чтобы взять с заднего сиденья толстовку. Он случайно касается меня плечом, а его голова настолько близко, что можно протянуть руку и прикоснуться к волосам.

Вместо этого я сжимаю руки на коленях.

– Наденешь? – Он протягивает мне черную толстовку, и я вцепляюсь пальцами в прохладный хлопок.

Ткань хранит его запах: что-то свежее и острое, с легчайшим намеком на пряность. Жаль, что не могу прижаться к ней лицом и вдохнуть поглубже.

Он решит, что я чокнутая.

– Может быть, – говорю я, держа толстовку. – Спасибо.

Он улыбается мне, и мы вылезаем из машины. Я смотрю на капот, задаваясь вопросом, как туда забраться и не выглядеть при этом по-дурацки. В задумчивости я снова покусываю нижнюю губу и морщусь, когда попадаю в особенно чувствительное место.

Видимо, я жевала ее слишком часто.

– Никогда раньше не забиралась на капот? – спрашивает он.

Поворачиваюсь и смотрю на него, чувствуя себя тупицей.

– Если честно, нет.

– Помочь?

– М-м-м… – снова смотрю на машину, раздумывая над его предложением – Я не…

Оуэн хватает меня за талию до того, как я успеваю закончить предложение. Я потрясена тем, как легко он поднял меня и усадил на капот, словно я пушинка. Он устраивает меня поудобнее, я откидываюсь назад. Ноги скользят по лакированной поверхности, и я стараюсь не поцарапать ее. К счастью, я хорошо устроилась, насколько это возможно, прижав ладони к поверхности машины.

Он легко запрыгивает на капот и садится рядом. Длинные ноги, сильные руки, изящные движения. Улыбаясь мне, он убирает волосы с глаз.