Весна Средневековья - Александр Павлович Тимофеевский

на эспланаду, что тянется вдоль океана, выходят прошвырнуться брайтонские девочки. Рыхлые уже в семнадцать лет, они упаковывают себя, как сосиску, в нечто непременно обтягивающее и непременно черное с золотыми блестками. На ногах такие же черные лакированные с золотыми пряжками туфли, на руках, на шее, в ушах, во рту — золото. В Америке, где принято одеваться подчеркнуто никак, это производит такое же впечатление, как полтавская колбаса и водка к супу.

Остаться в брайтонском раю, если вы, конечно, загодя не обеспокоились этим в Союзе и приехали сюда как гость, очень непросто. Для этого необходим адвокат, называемый здесь лоером. Лоеру надо платить. Так что сначала придется поработать на очень черной работе за «кэш», то есть за наличные деньги, поскольку трудиться вы будете нелегально.

Проработав полгода или год, вы отложите денежку и заплатите лоеру. За это он составит бумажку, согласно которой вы станете жертвой тоталитарного режима.

Теперь, если очень повезет, вам дадут статус беженца и льготы, с ним связанные. Но это легче надыбать в Союзе.

Здесь же, скорее всего, вам обломится лишь временное разрешение на работу с перспективой получить гринкарту. Так в вашу жизнь войдет много новых слов: сошиал сикьюрити намбер, медикэйт, медикар, иншуренс, рента и т. п. Наличие этих магических слов в вашем русском языке и составляет специальное брайтонское наречие, которое американцы презрительно называют ruglish.

Классическим образчиком ruglish является слово «однобедренная» (двубедренная, трехбедренная), обозначающее вовсе не то, что вы думаете. Все очень прозаично: американская квартира считается по количеству спален (bedroom). «Однобедренная» — это двухкомнатная квартира (гостиная плюс одна спальня).

Став обладателем «однобедренной» (не собственником, разумеется, но получив возможность оплачивать «ренту»), имея хорошую чистую работу — продавца в магазине, например, — медицинскую иншуренс и все, что выше перечислено, вы превратитесь в полноценного брайтонца со всеми вытекающими отсюда радостями жизни: магазинами с поименованной колбасой, ресторанами с Кобзоном, девочками с фиксами, газетными киосками с журналом «Столица» по цене три доллара за номер. Так можно прожить всю жизнь, ни разу даже не съездив в Манхэттен. И зачем он нужен, этот Манхэттен?

* * *

В Манхэттене, куда нечасто ездят жители Брайтона, есть Чайнатаун — маленький китайский город в самом центре Нью — Йорка с китайскими магазинами, ресторанами, вывесками, сувенирами и т. п. — экзотика для туристов. Станет ли Брайтон такой туристической экзотикой, пока неясно, но психологической экзотикой, психологическим гетто он, несомненно, уже стал. Несомненно также и другое: русский чайнатаун не ограничивается одним Брайтоном, благополучно распространяясь на всю нашу эмиграцию, в том числе и на манхэттенскую.

Манхэттенские мои друзья и приятели принадлежат к совершенно другому кругу, чем большинство обитателей Брайтона. Или, точнее, принадлежали к другому кругу, когда жили в Союзе. В Союзе это была московско — ленинградская художественная интеллигенция, или московско — ленинградская богема.

Состояние, в котором почти все они пребывают, когда встречают людей из Союза, есть состояние перманентного доказательства. Они доказывают разные, порой взаимоисключающие вещи, но с одинаковым темпераментом.

Прежде всего они доказывают, что практически не общаются с русскими, а только и исключительно с американцами. И вы поначалу никак не можете взять в толк, чем плохи русские и почему вообще это важно. Важно, оказывается, потому, что они не имеют никакого отношения к Брайтону и презирают его от всей души. Ну и прекрасно — зачем это доказывать?

С нежеланием общаться с русскими как — то не вяжется другая, тоже весьма существенная идея. Подобно тому, как Томас Манн, оказавшись в Америке, сказал: «Там, где я, там немецкая культура», — все они уверяют, что Россия понятие не географическое и они сохраняют ее лучше, чем мы в Союзе. И опять — таки, чем старательнее они разыгрывают роль Томаса Манна, тем менее убедительно она смотрится. Третий излюбленный мотив утверждений сводится к тому, что они замечательно живут, даже когда живут плохо. Потому что их трудности — нормальные трудности нормального общества. Нормально в данном случае, если художник работает маляром, писатель — программистом (это еще шикарный вариант), а рок — певец перебирает сушеные грибы.

Зато они свободны. Вы думаете, что свобода не в последнюю очередь есть возможность быть равным самому себе. Упаси вас бог им брякнуть что — нибудь подобное.

Выбирая между правдой и вежливостью, воспитанный человек вынужден быть вежливым. Первые дни я пытался говорить, что писать сейчас можно что угодно и о ком угодно, включая Ленина и Горбачева, и ничего за это не будет, кроме гонорара. Но видя, какой неподдельный ужас возникал в их глазах, я сжалился и переиграл все в точности наоборот: цензура совсем заела, вымарывает каждое слово, сидим все зубами стучим в ожидании ареста. «Бедные вы, несчастные», — отвечали они с чувством глубокого удовлетворения.

Общаясь с манхэттенскими русскими, нужно быть готовым ко всякой неожиданности и заведомо со всем согласиться — и с тем, что Нью — Йорк в тысячу раз лучше Москвы, и что он более русский, и более православный, и в конце концов очень на нее похож.

Последнее утверждение абсолютно меня застало врасплох еще и потому, что принадлежало очень острой и здравомыслящей девушке, то есть удар был нанесен в спину. Это происходило в одной квартире в Вест Вилладже, мы стояли у окна, из которого открывался дивный вид на Манхэттен с его многослойной ложной готикой. Обводя по воздуху пальцем какой — то из слоев, она сказала: «Посмотрите, как похоже на «Прагу“». Я отвечал, что никогда не был в Праге и. Но она меня перебила: «Да нет. Я имею в виду Арбат. Вы что, не видите? Вот это «Прага“. А вон там наискосок идет Калининский проспект. Я всегда прихожу сюда, когда хочется посмотреть на Москву. Ну почему, почему вы ничего не видите?..»

* * *

Мне кажется, что обычный до сих пор вопрос: «Здрасьте. А почему вы еще не уехали?» — вообще довольно идиотский. И спрашивать все — таки надо, почему вы уезжаете. И если вы художник, или композитор, или русский литератор, или специалист по живописи римского барокко, то, прежде чем ехать, заключите контракт. Там это будет сделать стократ сложнее. Там вы будете один из очереди имеющих столь же бессмысленные профессии, и перспектива перебирать сушеные грибы покажется весьма заманчивой.

А если вы девушка в двадцать лет, обремененная «американской мечтой», то советы давать, конечно, бесполезно. И все — таки перед тем, как выйти замуж за вашего американца, в предвкушении немыслимого блеска, поинтересуйтесь, между прочим, куда именно он