Странники Гора - Джон Норман

– Нет, моя дорогая, – говорил Сафрар девушке. – Ты не должна ждать удовлетворения этому ужасному оскорблению, которому ты подверглась, даже не должна думать об играх. Ты должна забыть этот неприятный вечер и не думать о слухах, которые расползутся, – о том, что сделал тачак и как ему позволили спастись.

– Никогда, – вскричала Африз, – я буду стоять у столба! Я буду! Я буду!

– Нет, – сказал Сафрар, – не могу этого разрешить, пусть лучше люди смеются над Африз. Может быть, через несколько лет они все позабудут.

– Я прошу, чтобы мне разрешили стоять, – упрямилась девушка. – Я прошу тебя, Сафрар, разреши мне!

– Нет. Очень скоро ты достигнешь совершеннолетия, обретешь свои богатства и тогда сможешь делать все, что захочешь.

– Но это будет после игр! – вскричала девушка.

– Да, – сказал Сафрар будто бы в раздумье, – Это правда.

– Я защищу её, – сказал Камрас, – и не проиграю.

– Конечно, ты никогда не проигрывал… – заколебался Сафрар.

– Разреши! – вскричали некоторые из гостей.

– Если ты не разрешишь, – плакала Африз, – моя честь будет навсегда поругана.

– Если ты не разрешишь это, – жестко сказал Камрас, – у меня, может, больше не будет случая скрестить сталь с этим хитрым варваром.

И тут я внезапно вспомнил, что согласно тарианским законам вся собственность, движимая и недвижимая, обращенной в рабство женщины автоматически передается ближайшему родственнику-мужчине или ближайшей родственнице-женщине, если не найдется ближайшего родственника-мужчины, или… в остальных случаях опекуну, если есть такой. Таким образом, если Африз из Тарии по каким-то причинам попадет к Камчаку и станет его рабыней, то все её огромное богатство будет немедленно передано кому? Конечно же, Сафрару, торговцу из Тарии. Более того, чтобы избежать лишних осложнений и собрать побольше налогов с наследования, закон обратной силы не имел. Даже если человек каким-нибудь образом позднее освободится или просто убежит из рабства и ему удастся восстановить свой статус свободного человека, он не получит ничего из своего прежнего имущества.

– Хорошо, – сказал Сафрар, опустив глаза, как будто бы принимая решение против своей воли, – я разрешаю моей подопечной, Африз из Тарии, стоять у столба в Войне Любви.

Толпа издала крик радости, уверенная теперь, что тачак будет образцово наказан за свое грубое обращение с богатейшей девушкой Тарии.

– Спасибо, мой опекун, – сказала Африз и, окинув Камчака напоследок злобным взглядом, гордо выпрямилась и в вихре бело-золотых шелков быстро прошла к выходу.

– Посмотри, как она идет! – громко сказал Камчак. – Не заподозришь, что на ней ошейник.

Африз обернулась и на мгновение остановилась, придерживая вуаль у лица.

– Надеюсь, маленькая Африз, – сказал Камчак, что ты скоро научишься носить ошейник и до игр не испортишь ни его, ни своей шеи.

Девушка вскричала в беспомощном гневе и, развернувшись, споткнулась. Ей пришлось ухватиться за перила лестницы, что немедленно сказалось на состоянии вуали – та съехала в сторону. Обеими руками вцепившись в ошейник, Африз с рыданиями выбежала из зала.

– Не бойся, Сафрар, – сказал Камрас, – я убью тачакского слина.

Четыре дня спустя после пиршества в доме Сафрара ранним утром несколько сотен людей, среди которых были представители всех четырех народов фургонов, появились на Равнине Тысячи Столбов, в нескольких пасангах от надменной Тарии.

У столбов, изучая их и разравнивая между ними почву, уже суетились судьи и ремесленники из Ара, лежащего в сотнях пасангов к северу от Картиуса.

Эти люди, как я узнал позже, каждый год во время проведения игр имели право на свободный проход через южные равнины. Путешествие даже с гарантией не было безопасным, но в случае удачи оно сулило судьям и мастерам хорошую прибыль из сокровищниц Тарии и народов фургонов. Некоторые судьи уже по нескольку раз участвовали в этих играх и, конечно, были теперь далеко не бедными людьми. Плата даже одному из сопровождающих их ремесленников была достаточной для того, чтобы человек мог безбедно прожить год даже в таком дорогом городе, как Ар.

Мы медленно ехали на каийлах, выстроившись в четыре большие колонны. Тачаки, кассары, катайи и паравачи. В каждом отряде было примерно двести воинов. Камчак ехал впереди. Рядом с ним один воин держал в руке штандарт на длинном древке – вырезанное из дерева изображение четырех рогов боска.

Возглавлял же нашу колонну Катайтачак – восседая на огромной каийле, закрыв глаза, он мерно покачивал головой, и его грузное тело раскачивалось в такт степенным движениям животного.

Во главе других колонн ехали трое других убаров, которые возглавляли кассаров, катайев и паравачей.

Сразу за ними ехали другие трое моих старых знакомых – кассар Конрад, катайи Хакимба и паравачи Толнус. Они, как и Камчак, двигались рядом со знаменосцами. Знаменосец кассаров держал на древке полотнище с изображением символического бола с тремя кольцами, соединенными линиями у центра, – этот знак я не раз видел на босках и рабах кассаров; кстати сказать, и Тенчика, и Дина тоже носили это клеймо. Камчак решил не клеймить их заново, как обыкновенно делают это с босками, он, по-видимому, считал, что это впоследствии может отразиться на их цене. Впрочем, в равной степени он мог быть попросту доволен и тем, что имеет в своем фургоне рабынь с клеймом кассаров, поскольку это свидетельствовало о превосходстве тачаков над кассарами. Насколько я помню, Камчаку льстило и то, что в его стаде есть несколько босков, первое клеймо которых изображало бола.

Герб катайев – желтый лук, перекрещенный с черным копьем, на клейме же у них было лишь изображение нацеленного налево лука.

Самое эффектное знамя, пожалуй, было у паравачей – сотканное из золотых нитей с нанизанными на них драгоценными камнями изображение головы и рогов боска. Клеймо паравачей представляло из себя символический рисунок головы боска – полукруг, опирающийся на перевернутый равнобедренный треугольник.

Элизабет Кардуэл в шкуре ларла, босая, шла рядом, придерживаясь за стремя Камчака. Ни Тенчики, ни Дины с нами не было. Вчера вечером за невероятную сумму в сорок золотых монет, четыре каийлы и одно седло Камчак продал Тенчику обратно Альбрехту. Это была одна из самых высоких цен, когда-либо заплаченных кочевником за рабыню. Я решил, что Альбрехту, по-видимому, очень недоставало его верной Тенчики; высокая цена, которую ему пришлось заплатить за девушку, стала ещё более вызывающей, когда Камчак принялся выказывать деланное изумление тому, сколько кассар способен отдать за рабыню; Камчак рычал от смеха, бил себя по колену, потому что слишком уж очевидной была заинтересованность Альбрехта в этой девушке, всего-навсего рабыне: связывая её запястья и надевая ей ошейник, Альбрехт ворчливо бранил её. Она же смеялась и бежала рядом с его каийлой, плача от радости. Я даже заметил, что девушка пыталась прижаться головой к его меховым сапогам.