Святая и греховная машина любви - Айрис Мердок

Монти проснулся. Как всегда, в первую долю секунды ничего не было, потом нахлынуло все разом. Вспомнилось лицо Софи в последние дни болезни — сморщенное, как у новорожденного младенца, в каждой черточке страх и страдание, в глазах невысыхающие слезы. Смерть нанесла жестокий удар, отобрав ее у него, еще живую.

Было пять часов, птицы за окном пели и чирикали на все голоса. Монти встал, подошел к окну и раздвинул шторы.

Простыня газона за окном лежала не такая длинная и не такая темная, как во сне, но все еще странная и зловещая; по ней спокойно и невозмутимо двигалась черная тень, явившаяся из-за угла, со стороны сада. Это был Аякс. Заметив Монти в окне, Аякс остановился. Жуткий пес, подумал Монти, пока они с Аяксом разглядывали друг друга в тусклом утреннем свете.

— Ну, как Магнус? — Харриет смела крошки с клетчатой скатерти себе на ладонь и вытряхнула их в раковину.

— Как обычно.

— Что?

— Как обычно.

— Бедненький, — сказала Харриет, — как ты устал. Неужели нельзя отложить утренних пациентов? Это ведь тоже не дело, работал чуть не всю ночь — и с утра опять за работу.

— У меня сегодня доктор Эйнзли и миссис Батвуд. Они все равно придут, и мне все равно придется с ними беседовать.

— Ну так объясни им, что ты сегодня устал, и выгони поскорее. Ты же весь как выжатый лимон. Ты, случайно, не заболеваешь?

— Я совершенно здоров! — Кофейная чашечка Блейза так выразительно звякнула о блюдце, что Харриет вздрогнула.

Некоторое время она ополаскивала недомытую кастрюлю, молча поглядывая на мужа. Какой он сегодня измотанный, раздражительный.

— Когда уже этот твой Магнус Боулз пойдет на поправку? Вроде бы приличный человек, а тебя опять вон до чего довел.

— Главное, чтобы платил исправно, больше от него ничего не требуется.

— Что вы с ним сегодня обсуждали?

— Вряд ли это можно назвать обсуждением.

— Ну все равно, о чем говорили? Что он видел во сне? По-моему, у Магнуса, из всех твоих пациентов, самые замечательные сны.

— Ему снилось, что он яйцо.

— Яйцо?

— Да, такое гигантское белое яйцо в бирюзовом море — плавает на поверхности, а кругом больше ничего и никого.

— Мне кажется, это хороший сон.

— У Магнуса сны не бывают хорошими. Все его сновидения в конечном итоге оборачиваются страхами. Теперь вот ему кажется, что руки и ноги у него потихоньку укорачиваются, тело округляется, а лицо сплющивается. Он без конца заглядывает в зеркало, проверяет, не пропал ли у него нос.

— Неужели он по-настоящему думает, что превращается в яйцо?

— Когда речь идет о Магнусе Боулзе, не очень понятно, что значит «по-настоящему». У него только страхи вполне настоящие.

— Он опять плакал?

— Как всегда.

— Бедняжка. И что значит этот его сон?

— Он боится, что его кастрируют.

— Ой, как жалко, — сказала Харриет. — А сон такой красивый. Мне кажется, это сон художника. — Она попробовала представить себе огромное белое, чуть кремоватое яйцо и вокруг него океан насыщенно-бирюзового цвета. Образ, тут же возникший у нее перед глазами, подействовал успокаивающе.

— И обжорство его — в сущности, то же самое. У мужчин-неудачников так часто бывает: они пытаются скрыть страх перед кастрацией и начинают пожирать все подряд. Знаешь, если все-все проглотить, то вроде бы уже и бояться нечего. Это бывает, особенно у несостоявшихся художников.

— А он ничего не говорил про своего епископа с деревянной ногой?

— Говорил: этот епископ уже наступает ему на пятки.

— А про меня?

— Велел передать свое почтение леди.

— Мне нравится, как он меня называет — «леди», как в старинной легенде. Все-таки я для Магнуса что-то значу.

Если нам с ним когда-нибудь удастся побеседовать, ему это обязательно поможет, я чувствую.

— Да не нужны Магнусу никакие дамские беседы и никакие чувства! Электрошок — вот что ему нужно.

— Ты же всегда был против шоковой терапии.

— А для него вообще самый лучший исход — летальный.

— Ну не надо так, зачем ты. Надеюсь, у Магнуса нет тяги к самоубийству?

— Конечно, я против шоковой терапии! Потому что любой серьезный научный подход может оставить меня без работы.

— Дорогой, тебе надо обязательно отдохнуть до прихода доктора Эйнзли.

— Этот толстозадый, друг Монти, опять сегодня заявится? Как там его?..

— Эдгар Демарней. Да, он хочет поговорить со мной о Монти, хочет попытаться ему помочь. Хорошо бы познакомить его с Дейвидом, но они пока еще ни разу не пересекались. Знаешь, он ведь ректор…

— Господи Боже мой, как мне осточертели все эти помощники! Такие все кругом сердобольные, отзывчивые, куда там. И ты тоже хороша, тебе только дай кого-нибудь за ручку подержать. Раньше у тебя в коллекции были одни только четвероногие кобели, а теперь, смотрю, уже на двуногих переключаешься…

— Блейз, дорогой, если тебе так неприятно, что он приходит…

— Да ради бога, пускай себе приходит! Давай, держи его за ручку. Авось скоро и он в тебя влюбится.

— Зачем ты так! Монти в меня не влюблен.

— Ну так влюбится, черт возьми! Знай разыгрывай перед ним ангела-хранителя — обязательно влюбится! Вот бы кого шарахнуть электрошоком, ей-богу, а то распустился уже до неприличия. Да, пускай хоть все приходят! Заодно передам тебе своих пациентов, держи их тоже за ручки!

— Дорогой… ну пожалуйста… ты просто устал…

— А, черт!.. Извини, Харриет. Ну извини, извини… — И он стремительно вышел из кухни, хлопнув дверью.

Харриет хотелось плакать. Они с мужем никогда по-настоящему не ссорились, и даже если он злился, она никогда не отвечала на его выпады. Но подобные сцены, происходившие редко, хотя в последнее время как будто участившиеся, всякий раз больно ее задевали. Разумеется, она понимала, что дело тут только в усталости и накопившемся напряжении. Просто так он ведь никогда не говорит нехороших слов, думала она, — только после Магнуса. Отдает себя Магнусу без остатка, а домой приходит весь выжатый. Такой уж он человек, отдает себя всем, кто в нем нуждается. Для Харриет их с Блейзом внутренняя связь была непреложной данностью, и когда она вдруг ненадолго нарушалась, как сейчас, Харриет, конечно, страдала и мучилась, как от головной боли, но вовсе не думала искать в этом симптомы глубокого разлада. В такие минуты она чувствовала себя ужасно: собственные слова слышались ей как бы со стороны, и казалось, что их произносит какая-то глупая, необразованная, толстокожая женщина, которая не умеет ничего сказать вовремя и к месту. Не удивительно, что Блейз злится на нее все чаще. Наверное, он иногда жалеет, что не женился на какой-нибудь интеллектуалке.