Нематериальное наследие. Карьера одного пьемонтского экзорциста XVII века - Джованни Леви

и многие уголовные дела, рассматривавшиеся в этот период, касались именно насильственных действий, вызванных присутствием овчаров из Кунео. В известных нам судебных процессах за следующие пятьдесят лет эта проблема возникает время от времени, а иногда «овечья война» вспыхивает особенно сильно, не только в связи с повторным введением упомянутого выше запрета, но и в конце этого периода, когда Джован Баттиста Кьеза становится приходским священником, или после его исчезновения. Еще в 1684 г. Джован Томмазо Торретта был отдан под суд «за намерение ранить овчара, находившегося на ферме синьора маркиза Бальбиано, называемой Тетто дель Буссо», а в 1699 г., при новом издании запрета, братья Мельоре, Карло и Лоренцо, подверглись судебному преследованию за то, что «угнали овец, реквизированных подеста в порядке наказания»[109].

Как бы то ни было, не подлежит сомнению, что напряжение в местечке особенно усилилось, когда Джулио Чезаре был назначен подеста. Началось своего рода противостояние между феодалами, их испольщиками и их батраками — которые зачастую сами были крестьянами, владевшими мелкими наделами, — и единым фронтом средних земледельцев, которые жили, с известным запасом, за счет продукции своих полей или совмещали с сельскохозяйственным базисом и владением собственностью свободные профессии (врача, священника), занятия торговлей (Романо были крупными торговцами кожей и шкурами), продажу зерна, перевозки. Специальные интересы подталкивали их к союзу с городом Кьери, через который проходили всевозможные пути сообщения, и к отказу от несколько устаревшей изоляции, предлагавшейся синьорами в качестве модели сбалансированного управления территорией.

В 1640‐е гг. государственные структуры Пьемонта пережили существенный упадок после экономико-демографического кризиса, достигшего пика во время чумы 1630 г. и опустошений, вызванных гражданской войной. Семьи феодалов и знати, с одной стороны, столкнулись со сложными проблемами объединения, а с другой — поставили на карту все имеющиеся средства, чтобы защитить автономию контролируемых ими феодов, расширяя по мере возможности свою власть над сомнительными юрисдикциями, отстаивая спорные права, претендуя на доходы, периодически оспариваемые крестьянами или государственной администрацией[110]. Именно в такой обстановке консорциум синьоров Сантены сплотился, что оказалось продиктовано общими интересами и особо благоприятной ситуацией ослабленного контроля со стороны центральной власти, которой было труднее отвечать на идущую снизу консервативную тенденцию. Кроме того, в данном случае речь шла об особом феоде, зависящем от Туринского архиепископского стола и потому малодоступном для вмешательства со стороны ведомства герцогских имуществ. Как следствие, существовали сложности в отношениях между инстанциями, наделявшими правами на инвеституру сантенского феода, а ограничение его зоны на один концентр, то есть на дома и огороды между двумя мостами, узаконенное в 1721 г. указом о Перераспределении, приведет к урезанию прав на инвеституру Туринского стола, которое было трудно осуществить ранее, до конфликта Витторио Амедео II с Римом[111].

3. Нелегко с полной ясностью установить, какой была стратегия упоминавшихся выше знатных семей, хотя ее модель сделалась более привычной для нас благодаря исторической прозе[112]. Создается впечатление, что в густой сети соединявших их матримониальных альянсов, в сложных системах передачи отдельных имений и феодов, во взаимоотношениях с Туринским и европейскими дворами, в налаженном производстве потомства — в нашем случае им особенно гордилось семейство Тана, которое на протяжении поколений освобождалось от налогов из‐за наличия более двенадцати детей[113], — преобладала логика умножения целевых отраслей, сфер занятости, особенно в политике, а также желание избежать открытого предпочтения одной из сторон всеми членами одного дома. Семья, выступающая в качестве коллектива, помещает каждого из своих представителей в какой-то лагерь, в разные лагеря, в то время как Савойское герцогство и европейские монархии были раздираемы ожесточенными конфликтами. На самом деле это поведение не отличается от образа действия, типичного, согласно нашим наблюдениям во второй главе, для издольщиков. Речь идет о способе диверсифицировать сферы деятельности и уравновесить риски, который, однако, используется в более вязкой среде политических обязательств. В романтических воспоминаниях о дворянской чести или в родовой агиографии личная преданность иногда смешивалась с групповой. Впрочем, индивидуальный выбор, предполагавший строгое следование правилам чести, фактически оказывался неважен в сравнении с позицией фамилии в целом, то есть с позицией, возникавшей в результате двусмысленной стратегии. В общем, эта логика следует формальной модели, универсальной и для других социальных групп Старого режима, но ее область приложения — арена международной политики, а не скромная реальность деревни, где действуют крестьяне.

Франческо, седьмой из детей (но второй сын) Лелио Таны, поступил на службу к кардиналу Маурицио из партии принципистов. Возможно, именно поэтому преемником во владении феодом станет Карло Эмануэле, десятый ребенок, поскольку остальные члены семьи во время гражданской войны, похоже, были мадамистами. Мы увидим, что и пятьдесят лет спустя, при гораздо более драматических обстоятельствах, переход одного из семейства Тана на сторону французов, противника в войне на территории герцогства Савойского, не повредит фамилии и блестящей карьере самого героя этой истории при Витторио Амедео II, в XVIII в.

Многие из подобных сюжетов следовало бы изучить гораздо подробнее, чем нам это сейчас необходимо. Возвращаясь к Сантене, ограничусь сообщением, что во второй половине XVII в. в консорциум синьоров входила одна из ветвей рода Бенсо, имевшая чуть меньше трети юрисдикции, семья Бролья — одну шестую, Тана ди Энтракве — одну треть, Тана ди Сантена и Фонтанелла, связанные матримониальным родством, — одну восьмую. Прочее было поделено между семействами Симеоне и Бальбиано (это была лишь двадцать четвертая часть), трудно сказать, в какой пропорции, поскольку данные инвеституры не относятся к XVII в. В этой сложной структуре выделяются владения семей Бенсо и Тана, и еще более значительными они станут в начале XVIII в., поскольку Тана ди Энтракве приобретут долю Бролья, а Бенсо — существенную часть доли Тана ди Сантена по завершении периода сильных трений внутри консорциума, кульминацией которых стало подписание договора в 1713 г.[114]

Конечно, сантенский феод не был столь уж привлекательным, а военные, дипломатические и церковные должности, получаемые представителями всех этих семей, или обладание другими феодами и имуществами приносили им много больше доходов и почета. Центрами их резиденций и повседневных политических интересов были Кьери и Турин. Сантена оставалась зоной престижа, местом, где хоронили синьоров, родовым гнездом со старинными замками, источниками знатного титула. Централизаторская политика герцогов свела до минимума экономическую заинтересованность в этих дедовских феодах, в летних имениях, затерянных в деревне, населенной грубыми мужиками.

Согласно официальному перечню 1660 г., относящемуся к наследству графа Эмануэле Филиберто Бенсо, перешедшему к его сыну Луиджи Антонио, четверть плюс одна семнадцатая юрисдикции Сантены, включая права на выпечку хлеба, охрану посевов, судопроизводство, дорожную пошлину, охоту и рыбную ловлю, стоили 13 500 лир[115] — приличная сумма