ИнтерКыся. Дорога к "звездам" - Владимир Кунин

Я чувствовал, что Лысый в глубине души молится своему Господу Богу, чтобы мой Водила согласился на все его предложения и взял бы пять тысяч долларов. Чтобы Лысому не пришлось хвататься за пистолет с глушителем.

На голове у Лысого красовался зеленый военный берет десантника, снизу обшитый тоненькой полоской коричневой кожи. Полностью закрывал лысину. Джинсовая куртка распахнута — и всему миру была предъявлена бьющая по глазам ярко-красная рубашка с выпущенным на куртку воротником. Я уж, грешным делом, подумал, что Лысый специально надел такую рубаху, чтобы тот Тип из «тойоты» с мюнхенскими номерами мог его сразу узнать.

К слову сказать, я обнюхал Лысого со всех сторон и оружейного запаха не обнаружил. Наверное, на время пересечения границы Лысый заныкал пистолет в одну из коробок с водкой в своем фургоне.

По логическому развитию событий, случай напрямую поговорить с моим Водилой представился Лысому в столовой самообслуживания, где мы втроем обедали.

Я на секунду отвлекусь от всей этой сволочной криминальной истории, чтобы поведать о блюде, которого я никогда в своей жизни раньше не пробовал и узнал о его изумительном существовании только лишь на той автозаправочной станции под Ганновером.

Интересно, ел ли когда-нибудь Мой Шура Плоткин «татарский бифштекс»?! Не знаю, не знаю... А вот я — ел! Я его ел в центре самой богатой страны в Европе, как сказал мне мой Водила. А еще он сказал, когда принес мне «татарский бифштекс»:

— Я, Кыся, поглядел у «Хунде-Бара» — ты тушенку с подливой не очень уважаешь. Может, тебе эта хреновина подойдет? Мне лично она жутко нравится.

И показывает мне тарелку, на которой лежит такой довольно крупной лепешкой одуряюще пахнущий сырой мясной фарш! А вокруг него — кучка мелко нарезанного лука, горка порубленных в крошево соленых огурчиков и штук десять моих любимых оливок без косточек!

— Етиттвоюмать! — удивился Лысый. — Ну ты даешь, парень!.. Так ты обе эти тарелки с сырым мясом коту взял, что ли?!

— Нет. Одну — себе, а что?

— Так они же по двенадцать марок!.. Я же видел...

— Ну и что?

— Как «что»?! Это же почти по девять долларов!..

— А и хер с ним, — сказал Водила. — Лично мне — Кот дороже.

Мне это так понравилось, что я даже об его ногу потерся. А Водила... Вот он иногда такой умный, такой сообразительный бывает, а иногда — мудак мудаком!.. Водила, видишь ли, подумал, что я так выражаю свое нетерпение скорей пожрать, и говорит:

— Не торопись, Кыся, не торопись. Я вот только эти приправки себе ссыплю, а то ты их вряд ли есть будешь...

И сгребает с моей тарелки в свою — лук, соленые огурчики и оливки. Вот когда он дошел до оливок — тут уж извините! Я пулей вылетел из сумки к нему на колени, мгновенно подцепил когтями пару оливок и быстренько отправил их себе в рот!

За маслины и оливки я могу, по выражению Шуры Плоткина, «продать план родного завода». Шура считал, что такой гастрономический изыск — подтверждение моей яркой индивидуальности.

С тех пор как Шура случайно обнаружил мою необъяснимую страсть к этому далеко не кошачьему продукту, он мне с каждого гонорара, с каждого аванса, с любой халтурки покупал банку консервированных оливок и первое время даже устраивал маленькие представления для своих друзей. Он брал самую большую оливку в зубы, опускался на ковер, становился на карачки и, оскалившись, тянулся ко мне. Я подходил и осторожно зубами вынимал изо рта Шуры эту оливку под шумные аплодисменты присутствующих.

Если же гостей не было, а оливки имелись, то мы все равно частенько исполняли этот, как говорил Шура, «смертельный номер». Просто так. Друг для друга.

Иногда, глядя на то, как я лопаю оливки или маслины, Шура вспоминал какую-то «чеховскую Кошку», которая жрала с голодухи огурцы. Долгое время я думал, что «чеховская Кошка» — название неизвестной мне кошачьей породы. Вроде «сиамской Кошки» или «сибирской». Но потом узнал от Шуры, что Чехов, вроде моего Плоткина, тоже был литератором, и Шура его очень любил и уважал. А вот как сам Чехов относился к моему Плоткину — об этом никогда разговора не было...

... Короче, жрал я этот потрясающий «татарский бифштекс», свежайший сырой мясной фарш, закусывал своими любимыми оливками, чем привел в немалое удивление и своего Водилу, и Лысого, который время от времени заглядывал ко мне под стол и говорил:

— Ну и котяра... Вот это да!..

— Кыся — что надо. Можно сказать — друг, товарищ и брат. А башковитый!.. Он про тебя счас такое понимает, что если бы ты, к примеру, узнал — сразу бы выпал в осадок, — вдруг сказал Водила.

Я с перепугу даже есть перестал. Ну что за трепло?! Кто его за язык тянет раньше времени?! Ты подожди, когда Лысый сам расколется. Когда первым заговорит о деле...

Но Лысый, слава Богу, не принял всерьез последнюю фразу Водилы. Он рассмеялся и, словно отвечая мне, сказал:

— Слушай... Я все хотел с тобой об одном деле поговорить.

Ох, елки-палки! Неужели я действую и на Лысого?! Потряс!!! Как же это обратить в нашу с Водилой пользу?..

А мой Водила, засранец такой, не просек ответственности момента — заткнуться и слушать — и говорит Лысому:

— Ты еврей или русский?

Лысый обиделся, разозлился, разнервничался:

— Да ты чё?! Белены объелся?! Нашел, бля, еврея!.. Да я русак чистейших кровей! Да я этих жидов!.. Ты чё? В своем уме?!

— Ну все, все... Извини, браток, — говорит мой Водила. — Просто ты счас в столовке сидишь, кушаешь, а беретку свою не снимаешь, как положено по христианскому обычаю. Вот я и подумал — уж не еврей ли ты? Им то, как раз по ихней вере, положено за столом сидеть в такой шапочке — кипа называется...

Лысый нехотя стянул берет с головы и обиженно произнес:

— Ты тоже, знаешь, говори, да не заговаривайся. Я, может, стесняюсь здесь своей плешью отсвечивать. Вот и ношу беретку.

— Госссподи!.. — виновато вздохнул Водила. — Да носи ты хоть шапку-ушанку, хоть с голой жопой ходи — кто тебе тут чего скажет? Не, правда, извини меня, корешок... Не хотел обидеть. Тем более что я лично евреев даже очень уважаю. Не обижайся. Давай я лучше тебе частушку хорошую спою, чтобы ты на меня зла не держал...

И Водила тихонько запел:

Кудри вьются, кудри вьются,

Кудри вьются у блядей...

Ах, почему они не вьются

У порядочных людей?..

Неожиданно чей-то молодой и приятный голос так же негромко продолжил:

Потому что у блядей

Деньги есть для бигудей,

А у порядочных людей

Все уходит на блядей!..

Я сидел под столом со своей тарелкой и, кроме чужих ног в потрепанных джинсах и кроссовках на липучках, ни черта больше не видел. А сердце у меня уже тревожно кувыркнулось, дыхание перехватило, и последняя оливка встала поперек горла. Еле проглотил. Уж слишком от этого любителя частушек тянуло кисло оружейным металлическим запахом!