Возрождение - Олег Верещагин

– Лучше людей есть, чем жить среди них и втихую ненавидеть, Славка. Вот такая история… – Лесь встал, заставил подняться и Славку и вдруг спросил: – Хочешь по выходным к нам приходить? Мама будет рада. Правда.

Славка посмотрел на него удивленно. И благодарно. Помолчал, покачал головой отрицательно:

– Не надо. Ты не думай, я тебе очень…

– Ясно, – грубовато оборвал Лесь. Но грубость была незлой – так кончают разговор, чтобы не наговорить лишних сентиментальностей. – Пошли тогда дальше. Но так, на всякий случай запомни: я предложил, предложение в силе всегда.

– Ага. – Славка кивнул и тут же спросил: – Слушай, а если витязь придет в поселок и скажет… ну… – он немного покраснел, – скажет: «Я хочу вот эту женщину!» Что тогда?

– Если она не замужем и согласится – то пожалуйста, – ответил Лесь.

– А если она не согласна, а он ее… ну… как бы… – Славка замялся.

– Изнасилует? – буднично закончил Лесь.

– Ну… д… да.

– Наверное, его убьют сами поселковые. А если не смогут – то казнит Круг. Только я про что-то подобное никогда не слышал. Ни у нас, нигде.

– А если витязи хотят забрать мальчишку сюда, а родители против? – Славка проводил взглядом женщину, которая несла запеленутого грудного ребенка – с очень целеустремленным видом, надо сказать, как у себя дома.

– Против – значит, против. – Лесь пожал плечами. – Ребенок же им принадлежит.

– Принадлежит? – не понял Славка и уточнил: – Как вещь, что ли?

– Ну… да, – кивнул Лесь. – Почти как вещь. Ребенка из семьи можно забрать силой, только если родители изменники Родины или если доказано, что они его либерально воспитывают или издеваются, мучают, там, ради своего удовольствия… Но я и про такое давно не слышал. Даже с обезличками их детей почти всегда оставляют. Ты просто сам подумай – ребенок ведь не может быть ничей. Он или родителей – или чей-то еще. А чей? Или сам по себе?

На этот вопрос Славка не смог ответить. Но совершенно точно он не хотел бы оказаться «сам по себе». И никому бы такого не пожелал. Лесь продолжал:

– Это раньше такое делали специально – чтобы детей с родителями ссорить. Ну, внушали им, что они вроде бы «сами по себе самостоятельные люди». А на самом-то деле и тогда за всеми детьми постоянно был контроль, только не родительский, а – государства. Я это дело на себе испытал… – Лесь опять неприятно усмехнулся[7].

– Но ведь любое государство людей контролирует, – осмелился заметить Славка.

Лесь кивнул:

– Ага, кто спорит? Но зачем тогда, во-первых, врать про свободу? Она какая получалась свобода – на родителей чихать ты можешь, а на какого-нибудь гада-чиновника попробуй чихни, даже если он тебя силой из дома тащит. Что родители говорят – ты можешь не слушать, а что какой-нибудь чмошник с корочкой твердит – слушать будь обязан. А во-вторых… Славка, у нас если и считать, что есть государство – то оно хорошее. Не потому, что мы так говорим, а просто так на самом деле и есть. И на самом деле оно людей очень мало контролирует. Защищает и организовывает. Но не контролирует. Если человека везде контролируют, то значит, ему не верят или он раб. Или и то и другое. Вот так.

Славка внимательно слушал и машинально кивал. Картинка выстраивалась логичная и понятная, хотя и жесткая. Он честно пытался найти в уме альтернативу, но ничего не получалось.

– А кто все-таки самый главный? – уточнил он. – Ну… президент или там… царь, я не знаю…

– Самый главный? – Они шли полутемным коридором, где то ли проводили ремонт, то ли устроили склад. – Романов Николай Федорович – это наш вождь. Я, правда, пока его не видел ни разу, он живет на Дальнем Востоке. Радиосвязь иногда бывает, но очень плохая. А так, говорят, там настоящая страна, не как у нас – отдельные поселки, а даже поезда и автобусы ходят. И снега меньше, и мороз не такой сильный. Это он создал РА – ну, Русскую Армию, витязей. И еще говорят, он скоро сюда приедет. Собирается. Ну, я так слышал, что приедет, – уточнил наконец Лесь ситуацию. – Объединяться плотно, договариваться… А то, видишь, мы ведь только отбиваемся…

– А с кем вообще мы воюем? – Славка почесал нос. – Мы когда с… когда я сюда шел, то вообще людей не видел… А тут говорят все время – «бандиты, бандиты»… – Славка с трудом сдержал дрожь в голосе и теле, – людоеды какие-то…

– Это тебе повезло, – серьезно ответил Лесь. – Потому что в больших городах давно пусто почти, там и нет никого. Кто выжил – тех или мы нашли, или они сами до нас добрались. А вот южней и в небольших городках – полно всякой сволочи. Все больше – людоеды. Сумасшедшие, как звери. Но с оружием. Есть и просто бандиты, с этими иногда даже договориться получается, люди же от разного банды сколачивают, не всегда со зла. Но их не очень много.

– А таких поселков, как ваш… то есть наш, – много?

– Двадцать три я точно знаю. Может, и больше. Но двадцать три – точно есть. Три месяца назад Совет РА в Великом Новгороде собирался, точно считали. В главном зале карта висит, сейчас посмотришь, мы там пойдем, и это не тайна никакая. Наоборот – праздник, когда новый поселок присоединяется… Говорят, есть еще Казачий Круг в Предкавказье. Но наши там пока не были, и оттуда к нам никто не добирался. И еще вроде бы на западе, за полесскими болотами и Пущей, есть Баварский Орден. Он не наш, немецкий, но тоже вроде нас – за порядок и справедливость. Но это тоже только слухи почти… вот сюда.

За дверью, которую открыл Лесь, оказался большой круглый зал с высоким потолком. Ярко освещенный – неожиданно ярко и особенно ярко после коридора, откуда они вышли, Славка даже зажмурился на секунду. В зале было пусто, отчего он казался каким-то особенно строгим и немного диковатым. Пять дверей в стенах казались незаметными и небольшими. Со стен свисали черно-желто-белые полотнища, весь потолок занимал герб – уже знакомый всадник, убивающий чудище. По стенам между знаменами были видны гербы, как рыцарские, но зачастую с очень современными рисунками – много, около сотни. А над выходом наружу (вот тут как раз – очень заметные и большие стеклянные двери) Славка увидел карту.

Это была большущая карта Европейской России, раскрашенная в разные цвета.

– Вот, смотри, – тихо сказал Лесь, чуть подталкивая Славку в плечо. – Красная штриховка – зоны смертельной радиации. Голубая – зоны каких-то экологических бедствий, где опасно появляться. Серая – места, про которые нам ничего не известно… пока. Черно-желто-белые флажки – это наши поселки, а такая штриховка – зоны, которые мы контролируем. Черно-красные флажки – известные нам банды, штриховка такая – их районы, а если на флажке еще и белая кость – это людоеды.

Славка был потрясен открывшейся ему жуткой наглядностью. Задрав голову и приоткрыв рот, он не сводил глаз со стены. Треть всей карты была заштрихована красным. Примерно десятая часть – голубым, местами эти цвета накладывались. Голубая линия шла вдоль Волги, голубой была Москва с окрестностями… Треть – закрывалась серой штриховкой. Территория многочисленных банд была немногим меньше, чем территория Русской Армии. И почти все черно-красные флажки были «с косточками». И серого было очень-очень много. Лишь в центре Европейской России черно-желто-белая штриховка сливалась в почти сплошной фон на довольно большом участке.