Повелитель и пешка - Мария Герус

* * *

К месту ночлега Обр пробирался со всей осторожностью, старательно пренебрегая торными дорожками. К сараю прибыл благополучно и даже позволил себе помечтать об обеде. Оставили ему его законную долю или все сами сожрали? Размышляя об этом, он выскользнул из кустов ивняка и сразу понял, что влип по-крупному.

Под стеной сарая рядком сидели три белобрысых братца. Тут же подпирал угол еще один кудревато-бородатый, но рыжий. Этого Хорт не знал. Прямо на пороге сарая устроился Устин, второй сын артельного старосты. Рядом от скуки кидал в стенку ножик братан его, Родин, или попросту Родька, Обров ровесник и напарник у весел. Прямо на тропинке устроились рулевой Фома и еще двое незнакомых. По всему было видно, что силушкой они тоже не обижены.

Хорт, не будь дурак, тут же нырнул обратно в кусты. Но за спиной оказался старший из Севериновичей, Первин по прозвищу Жила, схватил повыше локтя и повлек к сараю. Обр даже не вырывался. Ясно было – при таком раскладе ничто не поможет.

– Этот, что ли, вас побил? – спросил Жила.

– Ну! – мрачно кивнул младший из белобрысых братьев.

– Вот этот? – с нажимом переспросил Жила, переводя взгляд с пыльных, потрепанных пострадавших на чисто умытого, благонравно, волосок к волоску причесанного Хорта.

– Этот самый, чтоб его! – высказался старший брат, осторожно потирая грудь.

– Один троих?

Рядом тихо свистнул ехидный Родька, у которого в голове тоже никак не укладывалось, что тощий как смерть, вечно хмурый молчун Лекса вот так, за здорово живешь отметелил братьев Шатунов, первых драчунов на деревне.

– Да он увертливый, гад, никак его не ухватишь, – проворчал средний брат.

– Он, небось, вообще заговоренный, – встрял младший, – бьешь его, а он как деревянный, даже не шатается. Во, все костяшки отшиб!

«Сначала заговоренный, потом колдун, потом убивать начнут», – мрачно подумал Обр.

– Слышь, Жила, – как можно убедительней сказал он, – я всего-то по улице шел. Откуда мне знать, что мимо их дома даже ходить нельзя.

– Ходить можно, – заметил Устин, подумал и добавил: – Только осторожно.

– Это у нас Мокша, Рокша и Векша, – разъяснил Жила, – а папаша их Шатун прозывается. Полесуют они. В море не ходят. Охотой промышляют. Так ты их побил или нет?

– Побил, – сознался Обр, – знать не знаю, чего они на меня набросились. Я ж говорю, шел по улице, никого не трогал…

– Куда шел-то? – с невинным видом поинтересовался Родька.

– Куда надо было, туда и шел.

– Побил, значит, – протянул Жила. – А как?

– Как-как, – удивился Хорт, – руками. Ну, это… ногой добавил немного.

– Да ты не таись, – с ласковой убедительностью склонился к нему Жила, – ежели у тебя и вправду кулак заговоренный, так в этом зазорного нет. Это дело хорошее.

Обр поглядел на свою правую руку, пошевелил пальцами. Вот угораздило. Теперь эти Шатуны проходу не дадут. Не успокоятся, пока по уши в землю не вгонят. А ведь он тут жить собирался.

– Обычный у меня кулак, – вздохнул он. – Слышь, мужики, вы на меня зла не держите. Если, скажем, по-честному драться или на поясах тягаться, вы меня в два счета одолели бы. Любой из вас, даже самый младший.

Младший, Векша, приосанился. Братья хмыкнули, переглянулись, и Обр понял, что попал в точку. С девками он, может, разговаривать и не умел, но как дурить головы парням, знал до тонкости. Шесть родных братьев, не считая двоюродных, кому хошь ума вложат.

– Тут вот какое дело, – начал он, – у нас в деревне каторжный жил. Срок ему вышел, отпустили его. Родни у него не осталось, так он на родину не пошел, к нам прибился, и я… того… перенял у него кое-что. А там, на каторге, сами знаете: или ты их, или они тебя. Короче, я по-честному не умею. И вполсилы не умею тоже. Он меня не драться, он меня убивать учил. Попадись мне под руку нож или сук покрепче, точно кого-то не досчитались бы. Я, мужики, не хвастаюсь. Правда это.

Есть, есть польза от чистой правды!

– Да мы верим, – уважительно прогудел Жила, – как не верить, когда они все в песке и за бока держатся, а ты свеженький, как снеток[20] в рассоле.

– Ну, мне тоже досталось, – скромно возразил Обр, – они здорово дерутся.

Лести много не бывает. Это он знал точно.

– Еще бы не здорово. Первые бойцы. Мокша против Косых Угоров всегда заводилой выходит.

– Против Косых Угоров? – тупо повторил Хорт. – У вас чего, война с ними?

– Дурень, – снова встрял беспокойный Родька, – кулачные бои у нас. По праздникам стенка на стенку ходим.

– Во-во, – загудел Жила, – ты понимай. Ивана Купала скоро. Так?

– Так, – согласился Обр.

– На Катькин Верх пойдем?

– Пойдем. – Отчего же не пойти, коли у них так положено.

– Стенка на стенку выйдем?

– Ну, выйдем.

– Тут-то нас и побьют.

– Почему побьют? Че у вас, мужиков нету?

– У нас мужиков сколько хочешь! – рявкнул Шатун-старший. – Третий год подряд поле за нами оставалось. Только нынче они людей Харлама наняли.

– Пятерых, – дополнил Родька.

– Врешь, – озаботился Жила, – я про троих слыхал.

– Последнее, небось, отдали, – буркнул Фома-рулевой. – Харламовы люди за так не пойдут.

– У Харлама людей мясом кормят, – безнадежно добавил кто-то.

– Понял? – опять загудел Жила. – Заводилой станешь, против их старшего.

– Ага, – сказал Обр, понявший главное: прямо сейчас его бить не будут. Подумал немного и добавил: – А если я его покалечу или насмерть уложу? Стенки эти, я знаю, дело незаконное. Меня в острог и на каторгу, а вас по судам затаскают.

Лезть в чужую драку, да еще заводилой, ему не хотелось.

– Ну, ты как-нибудь полегче, – хмыкнул Устин.

– Да не умею я полегче-то. Не, мужики, так дело не пойдет. Тут подумать надо.

Думали до самых сумерек, почти до полуночи. По ходу размышлений, не дождавшись законных противников, едва не подрались между собой. Поначалу Обр отмалчивался, но потом увлекся и начал орать и размахивать руками вместе со всеми. Как ни странно, к нему прислушивались, хотя годами почти все были старше.

Наконец бойцы притомились, вспомнили, что пора на боковую, и, позевывая, отправились по домам.

– Пошли, я тебе хоть щец холодных налью, – сказал Жила, – небось, с утра не жрал ничего.

– Не жрал, – согласился Хорт, в душе которого воскрес нежный росток надежды на земную справедливость.

– Так идем. Верка тебе оставила.