В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль - Сара Бейквелл

требовало работы. В интервью 1972 года он признался, что сам никогда стихийно не испытывал тошноты перед лицом случайности. Другой собеседник усомнился в этом, сообщив, что однажды видел, как Сартр с отвращением смотрел на водоросли в воде. Разве это не «тошнота»? Возможно, истина заключалась в том, что Сартр смотрел на водоросли специально для того, чтобы вызвать в себе это чувство и понаблюдать, на что оно похоже.

Сартр черпал свои идеи из жизни, но и прочитанное в книгах тоже находило свое отражение в его мысли. В «Тошноте» нетрудно заметить влияние Хайдеггера, хотя, возможно, навеянное не «Бытием и временем», которое Сартр тогда детально не читал. Темы «Тошноты» гораздо ближе к темам лекции Хайдеггера 1929 года «Что такое метафизика?» — ничто, бытие и «настроение», раскрывающее суть вещей. Это была та самая лекция, которую, по словам де Бовуар, они прочли, но так и не поняли.

Меня также поразило сходство «Тошноты» с другой работой — с эссе Эммануэля Левинаса «De l’évasion» («О побеге»), опубликованном в «Recherches philosophiques» в 1935 году, когда Сартр работал над своими черновиками. Там Левинас описывает ощущения, возникающие при бессоннице или физической тошноте, в частности, гнетущее чувство, что что-то тянет вас вниз и держит в плену — тяжелое, твердое, и неопределенное «бытие». Левинас называет это чувство тяжелого, плотного бытия «il y a», или «есть». Позже он сравнит его с грохочущим, рокочущим шумом, который вы слышите, прикладывая к уху ракушку, или когда в детстве лежите в пустой комнате и не можете заснуть. Это ощущение «будто пустота чем-то заполнена, как будто тишина — это шум». Это кошмарное ощущение полного наполнения, не оставляющее места для мыслей — никакой внутренней пещеры. В книге «От существования к существующему» 1947 года Левинас описал это как состояние, когда существа предстают перед нами, «как будто они больше не образуют мир», то есть лишены своей хайдеггеровской сети целей и вовлеченности. Наша естественная реакция — желание сбежать от всего этого, и мы видим спасение во всем, что восстанавливает чувство структуры и формы. Это может быть искусство, музыка или общение с другим человеком.

Я не слышала ни одного обвинения в том, что Сартр украл это у Левинаса или даже что он читал это эссе, хотя это любопытное сходство заметили многие. Вероятнее всего, оба мыслителя развивали свои идеи в ответ на построения Гуссерля и Хайдеггера. Сартр забросил «Бытие и время», убедившись в Берлине, что одновременное чтение Гуссерля и Хайдеггера — слишком большая нагрузка для мозга. Но в более поздние годы он нашел свой путь к Хайдеггеру, тогда как Левинас пошел другим путем, отказавшись от восхищения своим бывшим наставником вследствие его политического выбора. Левинас, в отличие от Хайдеггера, пришел к мнению, что люди никогда не должны принимать грубое бытие таким, какое оно есть. Мы становимся цивилизованными, спасаясь от груза, наваливающегося на нас в кошмарах, а не впитывая его.

Иногда при чтении Сартра возникает ощущение, что он и правда заимствовал чужие идеи и даже банально их крал, но они так органично вписывались в его собственное мышление и видение, что в итоге произведение получалось совершенно оригинальным. Он писал в состоянии предельной концентрации, идеальной для возникновения озарений. Его метод был лучше всего изложен в одном из ранних писем, которое он написал в 1926 году своей тогдашней подруге Симоне Жолливе, посоветовав ей, как писать. «Сосредоточьтесь на образе, — говорил он, — пока не почувствуете вздутие, похожее на пузырь, а также своего рода направление, указанное вам. Это и есть ваша идея; после этого уже можно уточнить ее и записать».

По сути, это был феноменологический подход — по крайней мере, его крайне пестрая версия, поскольку Гуссерль, вероятно, не одобрил бы слабость Сартра к притчам и метафорам. Если Хайдеггер превратил гуссерлевскую феноменологию в своего рода поэзию, то Сартр и де Бовуар превратили еще в художественную литературу, а значит, сделали понятной дилетантам. В своей лекции 1945 года «Роман и метафизика» Бовуар заметила, что романы феноменологов не так скучны, как романы некоторых других философов, потому что они описывают, а не разъясняют или расставляют все по полочкам. Феноменологи ведут нас к «самим вещам». Можно сказать, что они следуют творческой мантре «не рассказывай, а показывай».

Проза Сартра не всегда блистательна — как и проза де Бовуар, хотя в лучшие годы она была более искусным писателем, чем Жан-Поль. Она больше заботилась о сюжете и языке, легче подчиняла сырые идеи игре характеров и событий. Де Бовуар также умела заметить, где ошибался Сартр. В середине 1930-х годов, когда он мучился с редактированием рукописи «Меланхолии», она читала его черновики и убеждала добавить немного саспенса, который так нравился им в фильмах и детективных историях. Сартр послушался. Этот принцип он также перенял как собственный, заметив в одном из интервью, что пытался сделать книгу расследованием, в котором подсказки ведут читателя к виновнику — который оказался (и это небольшой спойлер) «случайностью».

Он упорно правил рукопись и продолжал работать, пока ее отвергали различные издательства. В конце концов он нашел своего издателя в Gallimard, который оставался верен ему до конца. Гастон Галлимар, однако, сам написал Сартру письмо, в котором предложил ему придумать название получше. «Меланхолия» было недостаточно коммерческим. Сартр предложил альтернативные варианты. Может быть, «Фактум о случайности»? (Так назывались его первые заметки к книге в 1932 г.) Или «Эссе об одиночестве ума»? Когда Галлимар отклонил эти варианты, Сартр предложил новый: «Необычайные приключения Антуана Рокантена», которые должны были быть объединены с подзаголовком, кропотливо объясняющим шутку об отсутствии этих самых приключений.

В конце концов Галлимар сам предложил простое и яркое название: «Тошнота». Книга вышла в апреле 1938 года и была хорошо принята критиками, одним из которых был Альбер Камю. Она дала Сартру имя.

Тем временем Симона де Бовуар тоже начала создавать наброски своего первого романа, который опубликовали только в 1943 году: L’invitée, или «Гостья». В его основу она положила недавний роман на троих между собой, Сартром и одной из своих бывших студенток, Ольгой Косакевич. В реальности это был непростой любовный треугольник, в который попадали все новые и новые люди, пока он не превратился в любовный пятиугольник и в конце концов не распался. К тому времени, когда все закончилось, Ольга была замужем за бывшим студентом Сартра Жаком-Лораном Бо, Сартр спал с сестрой Ольги Вандой, а де Бовуар взяла перерыв и зализывала раны — чтобы затем начать долгий, тайный роман с самим Бо. В романе