Мистер Пип - Ллойд Джонс

— Меня зовут Пип.

— Мистер Пип, — уточнил командир.

Многие из нас могли бы уличить мистера Уоттса во лжи. Достаточно было поднять руку, как в школе. Но мы не шелохнулись и не произнесли ни звука. Наше потрясение было слишком сильным, чтобы оспаривать его слова. Но, как нам показалось, мистер Уоттс, еще не дослушав вопрос командира, уже был готов с ответом. Конечно, мятежники не знали подоплеку этого имени. Они слыхом не слыхивали про Пипа, про мистера Диккенса и про «Большие надежды». Да что они вообще знали? Для них это было заурядное имя белого человека.

Командир повторил «Пип», как будто выплюнул какую-то гадость. «Пип».

А мистер Уоттс как ни в чем не бывало продекламировал:

— Мне дали при крещении имя Филип, а так как мой младенческий язык не мог слепить ничего более внятного, чем Пип, то я называл себя Пипом, а потом и все меня стали так называть.

Я так и не поняла, что это было: поразительная смелость или невероятная глупость.

Человек с сонным глазом начал допрос. Откуда родом? Здесь чем занимаешься? Шпион? Подослан правительством Австралии? До меня долетали вопросы, но ответов мистера Уоттса я не слышала. Мама вцепилась мне в руку. И тащила прочь. Мы бросали мистера Уоттса на произвол судьбы. Я была уверена, что больше его не увижу, и вместе с мамой обмирала от страха. Мы бросились на берег. Куда нас только понесло?

Море простиралось до краешка неба. Капкан захлопнулся. Дальше бежать было некуда, разве что к себе в шалаш. Там мы и прятались. Под покровом темноты пробрались в свое жилище, как непослушные дети, попытавшиеся удрать из дому. Нет, это сравнение не вполне уместно. Мы не испытали облегчения. Наоборот, затаились в ожидании какой-то страшной неизбежности.

Через некоторое время меня кликнул отец Гилберта. Он остановился прямо у нашего порога.

— Матильда, ты тут? Выйди.

За меня ответила мама. Сказала, что меня нет дома. Тогда отец Гилберта просунул круглую голову в шалаш.

— Матильда, — повторил он. — Тебя мистер Уоттс зовет.

Никуда она не пойдет, ответила за меня мама. Отец Гилберта попросил ее не волноваться. Обещал за мной присмотреть. Дал ей слово. Это, дескать, совсем не то, что она думает.

— Долорес, под мою ответственность, — сказал он, и мама разжала пальцы, державшие меня за костлявую лодыжку.

Отец Гилберта взял меня за руку, но, по мне, его рука точно так же повела бы доверчивую козочку на бойню.

Костер мятежников то мигал, то вспыхивал в ухабистой мгле. Я еще способна была замечать такие подробности, равно как и трепет у себя в груди, и нервную испарину. Когда мы приблизились к лагерю, мне стало ясно, что тут произошла какая-то перемена.

Мистер Уоттс стоя переговаривался с сонноглазым командиром. При виде меня у него вырвался вздох облегчения. Извинившись, он подошел ко мне. Его лицо приняло озадаченное выражение, как в тот раз, когда Гилберт поднял руку и спросил, почему Пип не похитил Эстеллу, если она ему так приглянулась. Мистер Уоттс положил руку мне на плечо. Отец Гилберта передал меня ему с рук на руки.

— Спасибо, Матильда. Надеюсь, ты не против. Возможно, ты мне понадобишься, если придется переводить.

И впрямь что-то здесь произошло за то время, пока мы отсиживались на берегу, а потом вползали, как две улитки, к себе в шалаш, чтобы схорониться от мира. В наше отсутствие мистер Уоттс восстановил данный ему от природы авторитет. Я сразу заметила, что все голоса вокруг костра умолкли, стоило ему только раскрыть рот. Учитель развернул меня за плечо к лоснящимся лицам, освещенным языками огня.

— Вы хотели знать, чем я тут занимаюсь, — сказал он. — В некотором смысле вас интересует история моей жизни. Охотно ее расскажу, но с двумя условиями. Во-первых, меня не следует перебивать. Во-вторых, мой рассказ займет не одну ночь. В общей сложности — семь.

В ту первую ночь у костра собралась толпа, включившая в себя не только того негодяя, что покушался на задницу мистера Уоттса, но и всех ребятишек, и наших родителей, которые медленно подтягивались из темноты и останавливались у нас за спинами.

По деревне прошел слух, что мистер Уоттс будет рассказывать историю своей жизни. Почти все пришли для того, чтобы послушать про незнакомый мир. К нему нас тянула неодолимая сила. Да не только к нему — к любому миру, непохожему на наш, который стал нам ненавистен, потому что полнился страхом. Но были и такие — сплетники, — которые пришли не за этим. У каждого были свои домыслы насчет мистера Уоттса. Моя мать, например, хотела узнать о его женитьбе на Грейс и услышать наконец из первых уст, как произошло это плачевное событие.

Первая ночь была для нас самой страшной, потому что мы не знали, насколько хватит интереса и терпения мятежников. Они сами предложили мистеру Уоттсу дать объяснения, и он собирался это сделать при помощи размеренного повествования и неповторимого тона, хорошо знакомого его ученикам. Главным условием было не перебивать.

Эти молодые повстанцы годами не слышали рассказчика. Они сидели с раскрытыми ртами и ловили каждое слово, опустив на землю перед босыми ступнями свои винтовки, как ненужные реликвии.

Решение мистера Уоттса предстать перед мятежниками под именем Пипа выглядело рискованным, но нетрудно было понять, чем оно продиктовано. Роль Пипа как нельзя лучше подходила мистеру Уоттсу. При желании он мог бы рассказать историю жизни Пипа так, как она описана у мистера Диккенса, и выдать ее за свою, а мог просто взять из нее отдельные детали, повернуть как угодно и даже вплести что-нибудь новое. Мистер Уоттс выбрал второй путь.

На протяжении последующих шести ночей я улавливала перемену в голосе мистера Уоттса всякий раз, когда его история отклонялась от той, что мы знали, вернее, от той, что пытались восстановить. Задирая голову, я встречала его взгляд, устремленный на меня в безмолвной мольбе не останавливаться и ни под каким видом не оспаривать его рассказ. Порой он изумлял нас, школьников, тем, что дословно приводил строки из книги — мы их распознавали на лету. Эти строки мистера Диккенса еще не были внесены в тетрадь, и я едва удерживалась, чтобы не отметить достижения учителя. Он знал гораздо больше, чем выкладывал на уроках, когда мы по его заданию восстанавливали «Большие надежды». Как ни странно, я не злилась и не чувствовала себя обманутой. А ведь наш учитель так убедительно закрывал глаза, призывая нас вместе припомнить тот или иной эпизод, который сам знал наизусть. Ну да ладно, рассуждать было некогда. Рассказ мистера Уоттса получился не менее увлекательным, чем роман «Большие надежды», которым мы заслушивались на уроках. А здесь в слушателях оказалась вся деревня: люди сидели у небольшого костра на затерянном острове, где творились ужасающие зверства, ни одно из которых не вызвало негодования в мире.

«Пип» мистера Уоттса рос в кирпичном здании товарного склада на дороге, которая вела к медному руднику; родителей он не помнил. Отец его бесследно исчез, «как в воду канул». А мать напилась самогона и рухнула с дерева, что росло внутри здания. От удара об пол у нее вылетели глаза. Лишившись глаз, она лишилась также и памяти. Ничего не видя, ничего и не помнила; так и получилось, что про мистера Уоттса она забыла напрочь. Ее ближайшие родственники жили в Квинсленде и занимались выращиванием сахарного тростника; у них она и скоротала свой век, бродя в вечной тьме среди постукивающих тростниковых стеблей.