Требуются отдыхающие - Ирина Мясникова

В отель, наконец, пошло тепло и Люська, подхватив сына, отправилась домой отсыпаться. Проснулась она от телефонного звонка. Телефон звонил, как ошалелый, и Люська сообразила, что этак настойчиво себя может вести только междугородний звонок. Странно, кто бы это мог быть? Каменецкий из своего Лондона звонил ей на мобильник и был уже в курсе всех событий. Сердце всколыхнулось в слабой надежде, что это может быть Гвоздев из далекого Куало-Лумпура. Хотя, он бы тоже позвонил на мобильник. Люська опасливо сняла трубку и сказала:

– Але.

– Але, але! Шалом! Здоровеньки булы! С Новым годом! Хеппи нью ир, как говорят у нас в Америке! – вопил жизнерадостный мужской голос.

– Ты кто? – поинтересовалась Люська.

– Кто, кто?! Люся, ты меня не узнала, и я буду совсем богатый! Хотя, я и так уже совсем богатый.

– Если не скажешь, кто ты есть, то будешь еще богаче, а я трубку повешу! – Люська была заинтригована, но ей хотелось спать, и радостный мужчина на том конце провода уже начал ее раздражать.

– Марк меня зовут и фамилия моя Шефер! – раздалось из трубки.

– Ё! – радостно завопила Люська. – Где ты пропадал? Я соскучилась. У нас в Питере никто до сих пор так, как ты не стрижет!

– А я уже тоже редко стрижками балуюсь, я теперь большой босс. Мне по штату не положено. Чего звоню-то…

– Да, чего звонишь-то?

– У меня юбилей скоро будет, пятьдесят.

– Господи! Уже полтинник? Мать ети, как время-то бежит!

– Бежит, Люся, как угорелое. Короче, я тут задумал своих друзей собрать. Яхту арендовал океанскую на Тенерифе. Соберемся там, а потом пойдем на Гран Канарию. Там пляжи – зашибись! Дюны и всё такое!

Люська присвистнула. По всему видать дела у Марка действительно обстояли хорошо.

– Приедешь? Могу тебе перелет оплатить.

– О, Гран Канария! – пропела Люська слова гимна острова, слышанного ею в свое время на Канарах. – За меня платить не надо. Я девушка не бедная. А чего на Тенерифе, а не у вас там где-нибудь? В американских курортах. Багамы, Майами, Ки Вест – это же самая настоящая прекрасная музыка для русского уха.

– Да, у меня, Люсь, друзья-то в основном все Питерские. А нашим Питерским до Тенерифе лететь удобней, ближе и сподручней. Чартеры-шмартеры разные, да и с визами шенгенскими там у вас, я слышал, за счет хорошего к вам финского отношения гораздо легче. Нашу американскую визу теперь получить трудновато.

– Ой, Марк! Если б ты знал, как мне хочется и тебя повидать, и на Тенерифе прокатиться!

– Так в чем дело?

– Хорошо, дай мне свой мобильный, я тебе перезвоню. У меня тут на работе аврал приключился, но я постараюсь выбраться.

– Уж постарайся, Люсь! Без тебя праздника не будет, сама знаешь!

Люська распрощалась с Марком и задумалась. Ей просто нестерпимо захотелось слетать на Канары. Она там была очень давно, еще с Ашотом и маленьким Ванькой. А уж такое мероприятие, как юбилей Шефера пропускать и вовсе не хотелось. После ухода Юры праздников в жизни Люськи совсем не стало. Вот только отпустит ли ее теперь этот придурок Сергеев. Надо будет с Каменецким переговорить. Люська опять завалилась в кровать, но сон не шел. Она вдруг вспомнила, как уезжал Марк в начале девяностых. Его проводы напоминали похороны. Никто не верил, что открывшийся железный занавес не захлопнется вновь. Вот только Люська почему-то верила, что случившиеся перемены всерьез и надолго.

– Люсь! Ты, как твоя Панкратьева! – говорил ей Марк. – Только та в светлое будущее при коммунистах верила, а ты в светлое будущее при комсомольцах веришь.

– При чем тут комсомольцы?

– При поколении, вот при чем! Только коммунисты своей партии боялись, а эти вовсе ничего не боятся. Лицемеры, вруны и приспособленцы.

– Неправда! У нас все будет хорошо.

– Ну, ну! У тебя-то точно все будет хорошо, ты при любом режиме выкрутишься, но лучше б ехала со всеми, и выкручиваться не пришлось бы!

– Ты чего, Марк! Я ж по другому не умею. Я, можно сказать, с детства выкручиваюсь. Помести меня в среду, где выкручиваться не надо, я сразу загнусь.

Люська вспомнила этот разговор и подумала, что действительно, сколько себя помнила, все время сопротивлялась системе. Даже когда и сопротивляться особо было ни к чему. У нее уже где-то в подкорке сидело, что любая государственная система безобразным образом ограничивает ее, Люськину, личную свободу и нацелена персонально против нее. Государство во всех его проявлениях с детства было для Люськи непримиримым врагом. Даже похуже, чем Разумовская. Да, что там Разумовская! Разумовская по сравнению с государством дите малое и добрейшей души человек!

Государство, в отличие от Разумовской, присутствовало в Люськиной жизни всегда. И когда в детском саду Люську по часам кормили и высаживали на горшок, и когда на школьной перемене заставляли гулять парами по кругу, и когда, закрутив руки, выводили из номера американских друзей, и когда душили налогами их с Кразманом предприятие. Про гаишников с каменными рожами так и вовсе говорить нечего, как кормился верблюд на асфальте при Советах, так и до сих пор там же стоит. Конечно, понять людей можно, тоже выживают и выкручиваются, как могут, но являются при этом орудием в руках все того же государства. То есть, проявляют нелюбовь этого самого государства лично к Людмиле Владимировне Закревской. Ну, так и Люська тоже завсегда отвечала и продолжает отвечать этому государству взаимностью. Но уезжать пока не собиралась. Отъезд означал бы победу государства. Люське всегда представлялось, что государство основной своей целью поставило очистить страну от граждан. Дуля ему с маком! Уж если Люська из Купчино в другой район никогда не переедет, то о том, чтобы выжить ее из страны, государство может и не мечтать. Люська из его железной руки наверняка выкрутится. Да еще с пользой для себя.

Председатель совета директоров Петр Васильевич Сергеев, конечно, знал, что за глаза его все зовут Петюнечка. Каемкин, собака, не упустил возможности в очередной раз порадовать своего протеже подобной информацией. Ох уж этот Каемкин. Настоящий вурдалак, иначе и не скажешь.

Каемкин в свое время Петю Сергеева вытащил из самого что ни на есть говна и с тех пор прицепился к нему, как настоящий клещ. Петины родители при Советах работали в Ленфинторге. Из самого названия этой организации следовало, что жил Петя Сергеев очень даже хорошо и ни в чем не нуждался. Учился Петя в Ленинградском университете на филологическом факультете. То есть, углубленно изучал языки, чтобы тоже пойти по стопам родителей. Ему даже место уже было присмотрено в той же самой организации. Но как все дети очень обеспеченных и успешных родителей, Петр изо всех сил стремился к самостоятельности, все хотел чего-то родителям доказать и вовсю общался с неформальной богемной молодежью. Посещал все эти сейшены в коммуналках, дворницких и кочегарках, слушал БГ на кухнях и пил портвейн. БГ Пете нравился местами, в части музыки, слова же казались ему иногда очень заумными с большой претензией. А уж вокальные данные БГ, вообще, по мнению Сергеева никуда не годились. Но народу нравилось, и Петя с народом не спорил. Народ, вообще, фанател тогда от странных, по мнению Пети, вещей. От фильмов Феллини и Тарковского, от абстрактной живописи и заумной прозы. Кроме преклонения перед всем западным, люди тащились еще и от своего отечественного, но обязательно непонятного. Петя непонятное не любил. Уж если картина называется картиной, то она должна содержать в себе какое-то изображение. Вот, например, как у Репина. Но Репин был не в моде и Петя боялся вообще кому-либо сказать, что ему нравится Репин, а не какой-нибудь Малевич. Засмеют и в приличное общество пускать перестанут. Приличное общество собиралось обязательно с портвейном слушало хорошую музыку и плохой вокал БГ, а потом непременно философствовало о высоких материях. На одном из таких сейшенов Петя познакомился с Танькой. Танька была совсем не похожа на экзальтированных богемных барышень, глаза не закатывала, ногти не грызла в рванину не одевалась и о Сартре не рассуждала. Таких, как она, Петя видел только в иностранных журналах да в кино. У Таньки были прямые абсолютно белые волосы, глаза, как синие звезды, ярко-красная помада на пухлых губах и тонкие музыкальные пальцы. В этих пальцах замечательно смотрелись тонкие длинные иностранные сигареты. Но больше всего Пете в душу запали отпечатки ее ярко-красной помады на этих самых сигаретах. Она была старше Пети, работала медсестрой в больнице имени Куйбышева и имела свою собственную комнату в коммуналке. Когда Петя ее увидел, он даже не мог мечтать о том, чтобы такая роскошная женщина обратила на него внимание. Однако Танька почему-то обалдела от Петиных длинных волос и его иностранных шмоток, и вопрос их совместного проживания к Петиному удивлению решился довольно-таки быстро. Родители сильно распереживались, но особо скандалить с сыном не стали. Мама решила, что если на мальчика надавить, то он и вовсе может назло родителям на этой Таньке жениться. Мама у Пети, вообще-то была очень умная женщина, даже Таньке джинсы из-за бугра привезла.