ЦРУ и мир искусств. Культурный фронт холодной войны - Фрэнсис Стонор Сондерс

Кёстлер тоже стал мишенью. Он даже не был приглашён на обсуждение его документа руководящим комитетом. Нетерпимость Кёстлера к разногласиям, его иррациональный гнев и высокомерное утверждение собственной гениальности уже убедили Вашингтон в том, что он скорее обуза, чем полезный ресурс. После июньской конференции Кёстлер регулярно проводил встречи у себя дома в «Вер Рив» с Бэрнхамом, Брауном, Раймондом Ароном, Ласки и другими членами «узкого круга». Как говорила Мамэн, он стал «совершенно одержим Конгрессом» и «почти не мог спать». Эти встречи не остались незамеченными. В августе 1950 года еженедельник Французской коммунистической партии «Л'Аксьон» сделал впечатляющий вывод, что Кёстлер планировал организовать террористическую группу в своём доме вместе с Бэрнхамом и Брауном.

Теперь Джоссельсон был убеждён в том, что умеренный тон имел значение, если Конгресс за свободу культуры собирался достичь одной из своих главных целей - победить колеблющихся. Ответом штаб-квартиры ЦРУ было требование удаления Кёстлера от центрального положения в организации. Таким образом, человек, который составил «Манифест за свободу культуры», теперь был устранён. В третьем пункте Манифеста говорилось: «Мир может быть обеспечен только тогда, когда каждое правительство подчиняется контролю и проверке его действий со стороны людей, которыми оно управляет»[187]. ЦРУ, маргинализируя Кёстлера и скрытно управляя тем, что должно было стать крупнейшим скоплением интеллектуалов и «вольнодумцев», успешно нарушало ту самую декларацию прав, за которую оно платило. Для того, чтобы пропагандировать свободу выражения мнений, Управлению сначала надо было её купить, а потом ограничить. Рынок идей был не так свободен, как казалось. Для Кёстлера это стало ошеломляющим предательством. Он заболел «нервным расстройством», вылетел в Штаты и оттуда с горечью наблюдал за тем, как Конгресс за свободу культуры отходил от его идей.

Другим важным человеком, с которым работал Конгресс, был Артур Шлезингер. Он являлся частью того, что Стюарт Хэмпшир, Исайя Берлин и Стивен Спендер прозвали «аппаратом, контролирующей группой». Поздравляя в письме Ирвинга Брауна после встречи в Берлине, Шлезингер с энтузиазмом заметил: «Я думаю, что мы здесь построили очень мощный инструмент политической и интеллектуальной борьбы»[188]. Шлезингер немного разбирался в таких вопросах, получив ценный опыт во время работы в военное время в Управлении стратегических служб в Отделе исследований и анализа, получившем прозвище «кампус» из-за своей непринуждённой атмосферы.

Шлезингер поддерживал тесные связи с элитным «клубом» ветеранов УСС, многие из которых, включая его самого, впоследствии стали ведущими политиками и советниками президента. Он знал Аллена Даллеса, который с самого начала пригласил его в Исполнительный комитет радиостанции «Свободная Европа», созданный ЦРУ в 1950 году. Его участие было скрыто от общественности путём создания дочерней организации - Национального комитета за Свободную Европу. Шлезингер также был в курсе тайных операций, когда он работал помощником Аверелла Гарримана, руководителя «Плана Маршалла» в Европе. Шлезингер вспоминал: «Существовало общее мнение, что Советский Союз тратил много денег на организацию работы среди своей интеллигенции, мы должны были что-то сделать в ответ на это»[189]. При Гарримане он стал участвовать в секретном распределении совместных фондов среди европейских профсоюзов, часто имея дело с Ирвингом Брауном.

Отношения Шлезингера с Брауном теперь были спаяны общей тайной. Шлезингер оказался одним из немногих людей не из Управления, которые с самого начала знали об истинном происхождении Конгресса за свободу культуры. Он позже признавал: «Благодаря моим связям с разведкой я знал, что первоначальное заседание Конгресса в Берлине было оплачено ЦРУ. Казалось не лишённым смысла помочь людям, стоявшим на нашей стороне. Из всех статей расходов ЦРУ Конгресс за свободу культуры казался наиболее достойным и успешным»[190].

Одной из первых задач Шлезингера было убедить Бертрана Рассела, одного из почётных покровителей Конгресса, не уходить в отставку. Философ грозился это сделать после прочтения «злорадных отчётов» Хью Тревора-Роупера в газете «Манчестер Гардиан» (Manchester Guardian), которые описывали события в Берлине как нечто, сильно напоминающее сборище нацистов. Посетив Рассела в Лондоне вместе с Кёстлером 20 сентября 1950 года, Шлезингер слушал, как Рассел рассказывал о своей тревоге по поводу доклада Тревора-Роупера (который был одобрен Э.Дж. Эйером) и о своём решении уйти в отставку. Рассел холодно относился к Кёстлеру (философ в своё время ухаживал за Мамэн, и остатки ревности между двумя мужчинами по-прежнему препятствовали их дружбе), но в конце концов согласился с аргументами Кёстлера и Шлезингера.

Бертран Рассел, математик и философ, стал всемирно известен в 1950 году, получив британский Орден Почёта и Нобелевскую премию. В своё время он встречался с Лениным и испытал к нему чувство антипатии: «Его хохот при мысли о принесённых в жертву людях заставил мою кровь стынуть в жилах. Мои самые яркие воспоминания связаны с его фанатизмом и монгольской жестокостью». Рассел поразил своих поклонников в 1948 году, когда в повреждённом бомбами главном зале Вестминстерской школы предложил пригрозить Сталину атомной бомбой[191]. В то время Рассел был «жёстким антикоммунистом и требовал, чтобы с нашей стороны военная мощь и перевооружение взяли верх над всеми другими вопросами»[192]. Рассел также получил приз от Департамента информационных исследований, от которого с радостью принимал «время от времени маленькие лакомые кусочки». Но если тогда Рассел был «ястребом», то к середине 1950-х годов он начал призывать к ядерному разоружению (как писал один поэт, «его аристократическая задница сидела на лондонской брусчатке вместе с королевами и коммунистами»)[193]. Казалось, его политические взгляды изменялись вместе с направлением ветра, и он причинил много неприятностей Конгрессу и его американским покровителям за годы своего патронажа, пока окончательно не ушёл в отставку в 1956-м. Но сейчас его имя добавляло блеска и потакало слабости Джоссельсона к знаменитостям.

Как и Рассел, все остальные почётные президенты были философами и «представителями только появившегося евро-американского мышления»[194].