Цветок цикория. Книга II. Дом для бродяги - Оксана Демченко

– Тебе не угодить, – Яков запросто прочел мои невысказанные вслух мысли и бессовестно рассмеялся вместо сочувствия. И это – стоя в дверях, перекрикиваясь со мной через головы учеников… Я что, до сих пор не сгорела от стыда? Пора бы.

– Надо было сразу тебя… тяпкой по башке и прикопать в сосновых иголках, для перегною, – сообщила я, не думая о последствиях сказанного. – Ну, тогда.

Класс восторженно притих. Кто-то из старших детей намеренно громко прошептал: ясное дело, заучка не просто так клумбы вскапывает. Того и гляди, пустит неуспевающих на перегной. Уж если сам Яков едва увернулся… Малышня захихикала. Ох, когда уже я испепелюсь? Не скоро: все смеются, я – тоже. Это особенный класс. Чтобы в нем улыбались, я согласна делать глупости и даже создавать сплетни.

– Жадная Юла потребовала это самое платье в подарок, – создание новых сплетен взял на себя Яков. – Так и сказала вчера, едва получив от мужа кольцо и фамилию. Но я был быстрее молнии. Пока Гимские ругались и ворковали, урвал добычу из витрины. Платье одно на всю столицу. Значит, я теперь злейший враг Яркута.

– Ой, ну подеритесь уже, надоели угрозы на словах.

Я отмахнулась от пацанской бравады Якова и внимательно изучила класс. Что-то притихли детишки. Стараются быть вежливыми? Нет: наблюдают бесплатный цирк, опасаясь спугнуть клоунов…

– Для драки надо быть в одном месте, в одно время, и к тому же бездельничать. Слишком много неисполнимых условий, – Яков отвесил церемонный поклон. – Исчезаю. Да, напоследок скажу для всех. Клим прислал весточку, он скоро объявится. Ваш Клим умничка.

Сказал – и сгинул, а ведь я хотела попрощаться и попросить, чтобы не подставлялся и берег себя… Не успела. Стою, возмущенно шлепаю губами, превращая заготовленные слова в невнятный выдох – та-та-та. Обвожу взглядом класс… нелепо призывать детей в свидетели или союзники. Оборачиваюсь к Норскому. Он с ногами утоп в громадном кресле, установленном так, чтобы при желании просматривался весь класс. Но желания такого у Васи нет, он созерцает осень за окном, игнорируя мои «та-та-та»… Вася всегда на стороне Якова.

– Эй, глазастый! – не унявшись, окликаю Норского. Занятия длятся с самого утра, дети устали, пусть развлекутся. – По-твоему, а вот что за отношения у меня с Яковом?

– Мне откуда знать? – Норский от вопроса аж вздрогнул. Резко вынырнул из кресла и сбежал к дальним партам, раздавать карандаши. Там, заняв удобное для идиотской беседы положение спиной ко мне и почти всему классу, нехотя буркнул: – С его стороны все серьёзно… ну, так я вижу. А только до решительного объяснения у вас не доходит, дальше тем более не движется. Вдобавок ты шпыняешь его. Ты стала колючая, хуже Юльки! Я едва верю своей памяти. Прежде барышня Юна была тихая-милая, что ни слово, то шур-шур шепотом. А теперь? Так, карандаши! Не сопи, малек. Бери еще. Я наточу свежих, хватай красный, раз глянулся. И зеленый тоже, тогда сможешь нарисовать Юнку.

Пацан, получив карандаши, глянул на меня с новым интересом. Вероятно, осознал: я красная от смущения и зеленая… от платья. Вот же дурная барышня! О чем говорю при детях? Хотя при этих детях о чем только ни говорили. Вдобавок они не слепые, всё видят и смекают… Да, у нас с Яковом сложные отношения приязни на расстоянии вытянутой руки. Думаю, причина в том, что он – выползок, а еще пацан и фанатик, хотя прикидывается взрослым и рассудительным. Яков не умеет и не желает беречь себя. Не живет личной выгодой, не отдыхает. Он яростно и неустанно рвется к цели и панически боится лишь одного: утащить меня за порог прежде моего срока.

Вот невезуха! Получается, мы до сих пор чужие, потому что Яков меня очень, очень ценит. Вздыхаю со всхлипом. Вася оборачивается и делает брови домиком – мол, ты чего? Плачешь? Нет еще, лишь сожалею о своей болтливости. Зря сказала Якову вчера: «Спасибо тебе, я жила растением, глубоко укорененная в привычном, я боялась изменчивости мира. Но я оторвалась от корней, я уже не мох у порога, я – живая»… Яков выслушал молча. Отвернулся и ушел.

– Теть Юн, а теть Юн, уже кончай страдать по пустякам. Любит – не любит, ха! Ромашки отцвели, не угадаешь, – донесся с самой дальней парты комариный писк, да такой тонкий… Вообще не вижу говоруна! Прячется ловко, но не молчит. Ага, выглянул на мгновение над партой, прищурился хитро. – Дай еще задачку. Эй, тётка-ёлка! Зеленка-колючка!

– Хома… то есть Феденька, ты как сюда прополз? А ну дай ухо, откручу! И одноухого оттащу обратно в койку, – грозно пообещала я.

Класс зашуршал шёпотками и смешками. Я постаралась удержать на лице строгую мину… не справилась, фыркнула. Покосилась на дверь. За Федей обещала присмотреть Лёля, она – человек ответственный, она старше и серьезнее всех иных здешних девочек. И еще: Лёлю привез в имение Яков, и сперва я думала, она никак не связана с Климом и его гнездом, но при первой встрече эти двое переглянулись… и чуть не испепелились от переглядушек. В чем виновен Клим и какую ответную неправоту он знает за Лёлей? Не ведаю. А только «вооруженный нейтралитет» – самое мягкое описание их отношений… Да что там, с Лёлей всё непросто. Я сама ее уважительно побаиваюсь: почти не говорит, совсем не улыбается и смотрит – словно целится. Но даже так: Лёля ответственная. И, если уж она обещала… тем более врачи строго велели держать Федю в постели. Неужели сама принесла? Он бы не дошел пешком по длинному коридору. Если так, сейчас Лёля тихо ждет моего решения как раз там, вне класса, в коридоре. А вдруг – улыбается, пока ее никто не видит? Странная мысль. Но приятная. Я тоже улыбнулась… и признала, что мне нравится нынешняя осень.

Вообще-то неприязнь к сезону накопилась не из-за дождей и гниения листвы. Слякоть залегла в моей памяти, пока я училась в пансионе. После летнего отдыха одноклассницы возвращались нарядные, одетые во все новое. А я обычно приходила в перешитом платье, которое стало тесновато, но не настолько, чтобы тратить деньги на новое… Я научилась не слышать, что шепчут за спиной. Не видеть, как смотрят. Но полюбить осень?

Теперь я взрослая. Хожу в модном платье по роскошному залу, наспех переделанному в класс. Меня слушают и слушаются странные, особенные дети. Вот хоть Феденька, прозванный Хомой, хомяком. Его кличка не дразнилка, а пожелание жизни и отражение привычки Феди. Он постоянно добывает и прячет еду. Остальные дети знают, но делают вид, что им ничего не известно. В гнезде Клима все – друг за друга горой, они привыкли выживать вместе. И еще они слишком уж взрослые. Тот же Федя: он сомневается в своем возрасте – вроде бы семь – зато умеет вести себя на допросе в жандармерии, убегать из детских домов, добывать еду и информацию с помощью своего вида, жалкого и милого. Яков шепнул мне, что Федя не по годам умен и много раз с помощью гнезда устраивал масштабные мошеннические схемы, вымогая деньги у ворья и швали, когда эти деньги отчаянно требовались – на зимовку, на спасение тех, кто попал в жандармерию, на кормежку для чужих гнезду детей… Кажется, именно узнав о том, что Хома мошенничал при общем одобрении, Лёля на Клима и взъелась.

Я – первая, о ком синеглазый скелетик охотно сочиняет дразнилки. Хотя еще вчера никто в гнезде и не знал, что Федя любит капризничать и дразниться… Ох, до чего милый. Стоп, хватит лыбиться. Делаю усилие, напускаю грозный вид – первые ряды хихикают. Решительно шагаю через класс на галерку. Там всплеск суеты, шушуканье. Федю оттесняют за спины. Он – общий любимец. Раз явился на урок, его не изгнать, даже для его же пользы.