Румянцевский сквер - Евгений Войскунский

— Что ж, — отрывисто сказал майор. — Пошлем разведчиков.

Его лихие усы, рыжие в свете коптилки, занимали чуть не половину худого лица.

— Как же получилось, товарищ майор, — сказал Колчанов, болезненно моргая. — Как получилось, что мы пробились… и к шоссе, и к железной дороге… а ваши навстречу не вышли…

— Не твоего ума дело, сержант, — сердито оборвал майор и, надев шинель, шагнул к выходу из землянки. Но вдруг остановился, сказал, полуобернувшись: — Части Шестьдесят третьей дивизии атаковали четырнадцатого. Атаковали пятнадцатого. Были отброшены. Разведрота трижды пыталась. Пройти немцам в тыл пыталась. Чтоб найти десант. Не вышло. — Снова майор направился к выходу и снова остановился. Повысил голос: — Понял, сержант? Против нас не слабаки воюют. Но все равно! Станцию возьмем, дорогу перережем!

Понял, понял, тупо подумал Колчанов. Как не понять… Потом, уже в медсанбате, где врачи занялись его ранами и обмороженными ногами, давешний майор с буденновскими усами, пришедший за дополнительными сведениями о десанте, так ответил на вопрос Колчанова в отрывистой своей манере:

— Ходили туда разведчики. Следующей ночью. Рубеж немецкий там есть, точно. И погреб. Но в погребе не нашли никого.

Лёня Гольдберг вошел в директорский кабинет со словами:

— Хочу тебя порадовать. К нам приехал Боо Боо.

— Кто это? — Владислав Масловский поднял голову от бумаг.

— Как, ты не знаешь? — притворно удивился Лёня. — Все газеты пишут: приехал посол Камеруна Боо Боо.

Владислав потрогал свои пышные, толстые, как у Конан Дойла, усы, будто приклеенные к узкому бледному лицу. Он их отрастил в последнем рейсе назло мерзавцу капитану.

— Мы давно его ждали. А теперь я тебя порадую. Вчера приходили сюда двое. Один вроде спокойный, второй волком смотрит, а говорит — как режет. Я-то подумал, они от Сидоренки пришли, мы ж по телефону условились. Прошу, говорю, садиться, господа, вы от Тихон Васильича? Тот, что постарше, отвечает вежливо: «Мы не знаем Тихон Васильича. А знаем, что ваше кафе грозятся разбить». — «Как это разбить?» — спрашиваю. «Люди грозятся, а мы, — говорит, — хотим вас охранять…»

— Понятно, — сказал Лёня Гольдберг. — Сколько потребовали?

— Я им говорю — спасибо, но мы не нуждаемся в охране. Тут второй глазами — зырк, а глаза бешеные и, знаешь, такие… близко посаженные… «Если, — говорит, — откажетесь, вашу забегаловку разнесут на хер. А с нами надежно. Выкладывай, — говорит, — тридцать кусков щас, а потом каждый квартал».

— Забегаловка! — Лёня хмыкнул. — Ну? Ты вышвырнул их?

— Сказал, чтоб проваливали, здесь они ничего не получат. Они — матюгаться, да я ведь тоже умею. Ушли с угрозами. «Завтра, — говорят, — придем, и если не выложишь, будет плохо». Думал позвонить в милицию, но решил дождаться твоего приезда.

— Правильно сделал. Какая милиция? Охрану же нам не поставят. Что мы, три мужика, не отобьемся от этих сволочей?

— Да кто же знает, сколько их придет.

— На окнах у нас решетки. Данилыча попросим приглядывать у дверей.

— Если Данилыча за вышибалу, кто подавать будет посетителям?

— Я стану за официанта. Делов! Может, Марьяна ваша приедет, поможет.

— Нина запретила ей бегать в кафе.

— Да? — Лёня качнул головой. — Ладно, обойдемся. Теперь смотри, что я привез. — Он подсел к Владиславу и развернул листок. — С молоком и овощами порядок, взял по договорной цене, а вот с мясом плохо. Черт знает, что творится. В одних хозяйствах скот и не мычит, в других забивают на продажу, но требуют тридцатку за кило.

— Мы больше двадцати не потянем. У нас в день самое малое уходит…

— Знаю, знаю. — Лёня закурил. — Я и не взял. Придется с Ропшей проститься, Влад.

— Как это проститься? У нас договор с совхозом.

— Им не деньги нужны. Поставьте нам, говорят, кровельное железо — тогда дадим мясо.

— Подадим на них в суд.

— Пока будешь судиться, у нас посетители помрут с голоду. Что будем делать без мясных блюд? Без фирменного пирога? За Ропшей есть такая Бегуница, там, говорят, можно еще взять мясо по пятнадцати рэ. Завтра туда поеду.

Он, молодой Гольдберг, день-деньской мотался по области на своем «Москвиче», закупал продукты. С самого начала, когда Владислав Масловский задумал это кафе и позвал Лёню в компаньоны, знали, что затевают хлопотное дело. Но оно оказалось во сто раз труднее, чем думали. Крутиться приходилось между ценами, налогами и платежами по кредитам, как неразумному кенарю, случайно вылетевшему из клетки и спасающемуся от прыгучей кошки.

Чего стоила одна только очистка полуподвала, загаженного многолетним складом вонючих химикатов! Три месяца трудились как ломовые лошади, вывезли всю гадость, вычистили, настелили новый пол, покрасили стены в желто-черную клетку. Такая была идея: шахматное кафе «Ладья». Чтобы, как во времена Стейница, собирались по вечерам и играли шахматисты. Сам-то Владислав играл так себе, а вот Лёня унаследовал от отца шахматную силу. Правда, не дожал до мастера, ходил в кандидатах. Ему вот чего недоставало: усидчивости. Всякое дело хорошо начинал, азартно, и уверенно шел к успеху — вдруг надоедало, все бросал и устремлялся к чему-то другому. Словно дразнила его радужными перьями неуловимая жар-птица.

Он над собой посмеивался: «Я — несостоявшийся человек». Лёня Гольдберг в институте слыл математической головой, вдруг оборвал учение, умотал в экспедицию на край света… загремел в армию… Потом была бурная любовь, скоропалительная женитьба… Однако спустя три года Лёня семью не удержал: Ирочка ушла к модному художнику-модернисту, вскоре уехала с ним насовсем в Америку и дочку увезла. Искусству и Лёня был не чужд — рисовал карикатуры, писал в клубах — для заработка — панно и портреты, но художником-профессионалом не стал.

Очень огорчал Леонид родителей. Отец умер, так и не дождавшись увидеть сына хорошо устроенным. Затея с кафе отцу не нравилась. «Владельцы кафе все-таки в потертых джинсах не ходили», — иронизировал он. «Это верно, папа, — отвечал Лёня. — Вот дело наладится, я куплю хороший сюртук и штаны со штрипками». — «И пузо отрасти, — советовал старший Гольдберг. — И по пузу — золотой бамбер». У отца с детства было четкое марксистское представление о буржуях.

Около трех часов стали съезжаться служащие кафе. Приехал повар Богачев — маленький, толстенький, с выпученными глазами. Он раньше плавал вместе с Владиславом на теплоходе «Сызрань» и считал себя знатоком международных отношений, особенно японских дел. «Сызрань» действительно в Японию ходила часто, на стоянках общительный Богачев любил разговаривать с тамошними докерами, разъяснял им правильную советскую политику. Повар он был хороший, и тут, в кафе «Ладья», куда его пригласил бывший судовой доктор Масловский, Никита Богачев освоился быстро, придумывал затейливые салаты и жюльены.