Последний атаман Ермака - Владимир Буртовой

— Ишь ты, смекалист! И поесть любит не за двоих, а за четверых. Да, велика сибирская землица, а пахаря на ней нет настоящего. Вот бы куда русского мужика поселить да от тяжкого ярма барщины лет на десять освободить. Большим бы хлебом заколосилась здешняя земля. Не умирали бы служилые люди с жуткого голода, — вновь вспомнилась страшная своими роковыми потерями минувшая зима. — Неужто новый государь спустит вину боярам, виновным в смерти стрельцов и казаков? Быть того не может! — Атаман Ермак говорил, но в голосе его Матвей улавливал нотки сомнения, потому и буркнул тихонько, чтобы другие не слышали:

— Ворон ворону глаз не выклюет! Неужто царь не первый боярин на Руси? Наипервейший!

Ермак Тимофеевич, раздумывая, смотрел на спокойную ширь Иртыша и наконец ответил верному другу:

— Что первейший, то истинно. Но немало первейших бояр да князей лишились голов и поместий от опричного топора! Кто с виной в душе, а кто и безвинно, едино по подозрению в измене, особливо после побега князя Курбского в литовские земли… Что за шум на круче? Кого волокут? — Атаман различил возбужденные голоса со стороны Бегишева городка, а вскоре увидел, как двое казаков десятника Камышника под руки волокут упиравшегося татарина в сером полосатом халате, но без шапки. На поясе болтались пустые ножны, а сабля была уже засунута за пояс пожилого бородатого казака с радостной широкой улыбкой от удачной поимки супостата.

— Вот, батько атаман, словили гадюку, полз по кустам овражка, мнил мимо нас прошмыгнуть да в степь задать стрекача, словно тонконогий кузнечик! — Казак улыбался с трудом, потому как нижняя губа вспухла и кровоточила, отчего казак то и дело облизывал ее, будто кот, который тайком отходит от миски со сметаной.

— Та-ак, — Ермак потер крепкие ладони, улыбнулся, велел позвать толмача Еропкина. Микула, на ходу дожевывая кусок ржаного сухаря, заправил длинные светлые волосы под суконную шапку с заячьей оторочкой, подошел, поклонился атаману, с любопытством осмотрел пленника, на сухощавом лице которого так же, как и у старого казака, видны ярко-красные, не успевшие посинеть следы недавней кулачной потасовки. Перед атаманом татарин притих, понял, что в один миг может лишиться головы.

— Спроси, Микула, чей он ратник и был ли Карача в здешнем городке при минувшей баталии? — приказал атаман, уперев в лицо пленника суровый взгляд.

Толмач шмыгнул широким носом, повторил вопрос Ермака. Татарин, мигая заплывшим глазом, объявил, что он служил у князя Бегиша в дворовых стражниках, что самого князя Карачи в городке не было, но было до сотни его воинов. После этих сообщений воин неожиданно объявил, что просит «князя-атамана» даровать ему свободный уход в поле, а за это обещает спасти жизни двум русским людям, мужчине и молодой девице.

— Кто такие? — оживился атаман Ермак. В душе многих казаков вспыхнула надежда, что этим мужчиной мог быть их товарищ из отряда Ивана Кольцо. — Назови, кто эти люди?

— Просит изверг, Ермак Тимофеевич, чтобы ты поклялся именем господа нашего, что за известия ты даруешь ему волю, — перевел торопливые слова татарина толмач Микула. Видно было, что по лицу атамана пленник понял, известие о русских людях очень заинтересовало казачьего предводителя.

— Бес с ним, будет ему воля, ежели не врет, — обещал атаман и для наглядности обещания трижды перекрестился. — Кто те люди и где они теперь? Да живее, не до Яблочного Спаса нам торчать под этими обрывами!

Микула выслушал рассказ пойманного бегишева стражника потом старательно пересказал атаману, что в одном из амбаров князя Бегиша сделано потайное подземелье, где хранился скарб и провиант на случай долгой осады городка недругами, в том подземелье связанными брошены русский промысловик и его дочь.

— Ортюха, — повелел атаман десятнику, — бери стражника, поднимитесь в городок, пущай укажет, где потайное подземелье. Ежели там и вправду схоронен скарб и пропитание, твоим казакам все и перетащить к стругам. Промысловика с дочерью привести к нам.

— А что с пленником сотворить? Отсечь башку? — спросил казак с разбитой губой и зло посмотрел в широкое усатое лицо татарина, левый глаз которого настолько опух, что он им почти ничего не видел. Атаман посмеялся, сказал, что драка была обоюдосторонняя и с одинаковым успехом, так что теперь мстить за синяки нет никакого резона.

— И в честной драке на квас не заработаешь, а тут и вовсе иной прибыток, брат Фома, смирись. Будет так, что не соврал — отпустите его, я слово дал. А не укажет того подземелья, так и голова больше без надобности, потому как еще старики наши говаривали: разорви тому живот, кто неправдою живет! Ступайте да не мешкайте, время за полдень уже перекатило, пора далее идти.

Казаки подхватили татарина и вместе с ним поднялись в городок. Несколько срубов, из которых огнем пришлось выбивать засевших там воинов Бегиша, продолжали гореть, у других построек суетились с ведрами несколько десятков местных жителей, не убоявшихся остаться около своих жилищ. Пленник вел Ортюху Болдырева уверенно, обошли не тронутый огнем каменный в два этажа дом князя, в правом срубовом амбаре через открытую дверь вошли внутрь — здесь все было обшарено казаками после сражения, даже мыши с перепугу попрятались в глубокие норы. В левом ближнем к двери углу пленник разгреб ногами мелкую истоптанную траву, нашел небольшой железный прут с крючком на конце, просунул его в щель дощатого, пола, опустил, потом поднатужился и обеими руками поднял квадратную крышку со сторонами не более чем в аршин. Открылась темная яма, в которую вела неширокая из жердей лестница. Старец Еремей, который из любопытства увязался за Ортюхой, сделал круглые глаза, перекрестился и пробасил дьяконовским голосом:

— Вошел Иова во чрево кита, а казак Ортюха во чрево княжеского подземелья! Дайте мне огня, детки любезные, да живо!

Казаки соорудили из сухого сена нечто похожее на сноп, туго скрутили, надели на конец короткого казацкого копь я, подожгли.

— Я сам спущусь, — решил Ортюха, нащупал ногой ступеньку лестницы, проверил, надежна ли? Вдруг треснет, и полетишь в тартарары на острые колья волчьей ямы, какие они и сами мастера устраивать перед своими станами. — Дайте копье!

Трепещущее пламя осветило довольно просторное помещение, размещенное под амбаром на глубине двух саженей. Вдоль стен стояли деревянные полки, на них окованные железом ящики, плетеные корзины, огромные, чуть не в рост человека глиняные кувшины, закрытые плоскими отшлифованными камнями. В дальнем углу, на куче сена, лежали связанными по рукам и ногам большой в сером каштане мужчина, а за ним, словно стараясь спрятаться за этой ненадежной защитой, женщина в черном повойнике[10]на голове, одетая в суконный шугай[11]светло-синего цвета. Огонь у Ортюхи скоро погас, и он крикнул казакам:

— Сыщите смоляной факел! Должон быть, не ощупью же татары снедь нащупывали!