Бессердечная Аманда - Юрек Бекер

Я встал, пошел к стойке и заплатил. Венигер поплелся за мной, он решил сменить гнев на злую ухмылку. Эта смена выражений его лица становилась истинной мукой. Он тихо спросил, не ослышался ли я в своей «соседней комнате» (интересно, что это за соседняя комната!), действительно ли он требовал именно пять тысяч марок, а не три или не сто тысяч? Одному Богу известно, откуда у меня взялись силы ответить: «Я слышал каждое слово». Он держал свой бокал с пивом в руке; я зорко следил за этим бокалом, хотя и склонен был считать Венигера трусом. Дрожание его руки, похоже, было неподдельным. Он сказал, что этот мой сольный номер прекрасно сочетается со всем тем, что он про меня уже знал, и допил свое пиво. С тех пор прошло почти восемь лет. Больше мы с ним не встречались.

Квартира Рудольфа была больше, чем моя, так что он без труда разместил у себя Луизу и ее дочь. Генриетта была тихим, спокойным ребенком, жизнь под одной крышей с ней оказалась гораздо менее проблематичной, чем он опасался. Она никогда не шумела, ее детская жизнь вообще протекала так незаметно, что он поневоле почувствовал за всем этим дополнительную воспитательную работу Луизы, хотя ни разу не слышал, чтобы та делала дочери замечания по поводу тишины и порядка. Иногда, когда Генриетта, вернувшись из детского сада, сидела на кухне, пила свое молоко, рисовала или играла деревянными зверюшками, ему приходило в голову, что он ничего не имел бы против, если бы она была чуть порезвее и поживее.

Через три месяца он в первый раз уложил ее спать и прочел ей на ночь сказку. Луиза с любопытством слушала из-за двери — не для контроля, а просто чтобы посмотреть, как у него получится. Когда он вышел из детской, она сказала, что в его манере рассказывать слишком много честолюбия: в этом деле важна не гладкость речи, а сама процедура; Генриетта вообще, наверное, была бы рада слушать каждый вечер одну и ту же историю. Это она знает по собственному опыту. Он может и дальше тратить на это столько же энергии, но очень скоро сам увидит, что выдыхается, лишь с трудом удовлетворяя незатейливые запросы своего маленького слушателя. Он возразил, что потребность в хороших и все более сложных историях не увеличивается с возрастом, не растет вместе с носом или ушами, а ее следует развивать в ребенке как раз с помощью хороших и все более сложных историй. Во всяком случае через месяц он добился того, что Генриетта уже не желала засыпать без его историй, которые он каждый вечер заново импровизировал.

Начало их жизни с Луизой было похоже на праздник. Ему помогало то обстоятельство, что Луиза находилась, так сказать, в нулевой точке, что на нее легче было произвести впечатление заботливостью, приветливостью или великодушием, чем на человека, которому все это было не в новинку. Он в своей жизни нравился многим благополучным женщинам; чтобы влюбиться в него, вовсе не обязательно было оказаться на грани отчаяния. Любовь, считал он, — это не только результат встречи двух человек, но в то же время следствие определенных обстоятельств, в которых они оказались. И вот эти обстоятельства сложились благоприятнейшим образом, в том числе и его обстоятельства, которые подготовили его к встрече с Луизой.

Первая ночь любви, за пару недель до переезда Луизы в его квартиру, была далеко не самым волнующим событием в их жизни. Рудольф остался недоволен собой, он сам себе напоминал спортсмена, на которого возлагали слишком большие надежды и который в решающий момент обманул ожидания своих болельщиков. Его руки были неловкими, ноги ледяными, а «герой одноактных пьес» оказался не в лучшей форме (это название я использовал в новелле, никто, кроме нас с Амандой, его не знал и не мог заподозрить в нем намека на нас с ней). Рудольф переживал это особенно тяжело, потому что надеялся развеять сомнения Аманды относительно разницы в возрасте, которые она никогда не выражала, но которые наверняка у нее были, образцово-показательным выступлением. Он уже готов был посетовать на несчастливую звезду, которая нередко сопутствует первым объятиям, но вдруг заметил блаженно-отрешенный взгляд Луизы; она едва слышно стонала, глядя широко раскрытыми глазами на торшер, как на небесное явление, и благодарно пожимая его руку. Он подумал, что это уже перебор, приняв ее «блаженство» за акт милосердия, но она вдруг прошептала ему прямо в ухо, что только что испытала первый оргазм за много лет. За сколько лет, спросил он; она ответила, что в последний раз это было с ней еще до встречи с бывшим мужем, и он почувствовал себя на седьмом небе.

Он всегда считал себя человеком чистоплотным, но после переезда к нему Луизы помешался на гигиене. Утром он принимал душ, а вечером ванну. Он пользовался бальзамом для волос и одеколоном, он специально заказывал знакомым и коллегам ароматические соли для ванны из Западного Берлина. Он каждый день мыл голову — раньше он по совету своего парикмахера делал это раз в три дня, чтобы избежать выпадения волос. Он часами самозабвенно занимался своими ногтями на руках и ногах; однажды он даже отправился в педикюрный салон, рассудив, что совет специалиста не повредит. (Когда Аманда узнала об этом — я, как идиот, забыл в машине чек из салона, — она чуть не умерла со смеху.) Он раздобыл нить для чистки зубов, потому что любой ценой хотел избежать дурного запаха изо рта.

Во все более остром противоречии с его сияющим чистотой и свежестью телом находилось состояние его квартиры. Генриетта. Она по-прежнему оставалась тихим, скромным ребенком, но следы ее присутствия постепенно покрывали все: столы и стулья, полы и стены. Луиза некоторое время пыталась с этим бороться, но потом сдалась. Дважды в неделю приходила уборщица, и после ее ухода в доме на несколько часов воцарялась чистота. Но потом все начиналось сначала. Генриетту никак не удавалось отучить от некоторых привычек, например таскать с собой по всей квартире свой сок, или постоянно держать в руке фломастер, или тут же бросать на пол любую вещь, увидев более привлекательный предмет. Рудольф не был от этого в восторге, но подавлял в себе желание сказать что-нибудь хотя бы отдаленно похожее на упрек. Когда его газета однажды прилипла к кухонному столу, он взял тряпку и демонстративно вытер стол. Но потом, заметив взгляд Луизы, он понял, что это еще хуже, чем откровенный упрек, и больше уже не пытался устранять липкость и заляпанность. Только Луиза могла с чистой совестью протереть стол, но она этого почему-то не делала. Визиты уборщицы, казавшиеся ему раньше неприятной необходимостью, теперь стали радостными событиями. Он повысил ей плату и принялся задабривать ее маленькими подарками.

Однажды Аманда вошла в кухню и увидела, как я кормлю Себастьяна. (Он очень плохо ел — капризничал и все время требовал пить, и если с ним и были проблемы, то чаще всего именно из-за еды.) Я придумал такую игру: нарезал два больших бутерброда на кусочки разной величины и разложил их в виде змеи, чередуя маленькие и большие куски — маленькие для него, большие для меня. Но есть мы должны были, соблюдая строгую очередность. Я скулил и жаловался, что умираю от голода, а он задерживает меня своими несъеденными порциями, и Себастьян, сжалившись при виде моих страшных мук, клал в рот очередной кусочек. Так мы продирались с ним от головы змеи до хвоста, образуемого двумя конфетами — одна для него, другая на потом.

Я ничего гениального в этой выдумке не видел, Аманда же наблюдала за игрой с искренним восторгом. Позже, когда Себастьян уже спал, она сказала, что за два года, прожитые со своим отцом, ребенок не получил от него и сотой доли того тепла, которое ему досталось от меня за пару недель. Я ответил, что мне это не стоит особых усилий. Она сказала: «В том-то и дело».