Курсы кройки и житья - Маргарита Южина

– А смысл? – оглядывая бедолагу, отвечал Федор. – На кой черт тебе такая жизнь? Сейчас тебя полечат, а ты через неделю снова сюда прилетишь… Здесь болит? Голова как? Кружится? Тошнит? А здесь как? Тихо-тихо… не ори, сам вижу…

Ольга видела, с какой надеждой смотрит на Елисеева эта взъерошенная Валька, а уж сам Сенечка и вовсе взирал на Федора будто на бога. И в душе у Ольги непонятно отчего вырастала гордость за этого умелого, спокойного врача, который, видимо, неплохо знал свое дело. Да! Елисеев такой! А она, Ольга… она ему помогает.

Женщина упрямо лезла к больному. Ольга взяла ее за рукав и потянула.

– Не мешайте доктору… ну не мешайте же… – и вдруг рявкнула: – Сейчас дубиной наверну, честное слово! Сказали же, не мешайте работать!

Валя на какое-то время утихла, но Ольга ее рукава не отпускала.

Елисеев повернулся к Ольге:

– Оль, вызывай «Скорую», пусть увозят мужика.

– А-а-а-а! – вдруг взвилась Валентина. – Убили-и-и-и-и! Сенечку моего убили-и-и-и!

– Да хватит же орать! – прикрикнула на нее Ольга. – Вон он, живой весь… орете и орете…

– Живой? – не поверила женщина и вдруг снова кинулась к любимому. – Дай-ка я убью этого гада! Весь дом, мерзавец, переполошил! Ах ты ж дрянь такая! Да пустите вы меня! Дайте по темечку его тресну! По башке его бетонной! И ведь ничего его не берет, троглодита! Сколько раз прыгал, ну хоть бы раз до конца упрыгался! Так нет ведь! Сейчас опять на больничный завалится. А я горбаться! Убью гада!

«Скорая» приехала на удивление быстро. Пока ждали, Ольга глаз не сводила с Федора. Оказывается, у него такие большие ресницы, надо же! А руки какие… и весь такой собранный, серьезный…

– Все, Оля, пойдем, – подошел к ней Елисеев, когда несчастного погрузили в машину. – Пойдем… а ты чего выскочила-то раздетая? Сейчас еще ты заболей!

– А что делать, если ты к нам по-другому не приходишь, – вырвалось у Ольги.

– Чего – тоже начнешь с балконов прыгать? – весело вздернул брови Федор.

Ольга задумалась.

– Не знаю, – серьезно ответила она. – А ты, ты из-за любви не прыгнул бы разве?

– Нет, – помотал головой Елисеев. – Смысл? Она тебя все равно не полюбит, а врачам лишняя работа. И потом – он сейчас сиганул, а дома у него мать парализованная. О ней и вовсе как-то говорить не принято, если речь идет о высоком – о любви! Это еще хорошо, что они на втором этаже живут…

Ольга примолкла. Только что она хотела плюнуть на все и признаться – да! Она бы прыгнула! И пусть потом будет, что будет! А если ей никакой жизни нет без этой любви?! Она вот такая – на любую жертву пойдет! А оказалось, хорошо, что промолчала. Дура дурой бы выглядела… и еще неизвестно, кому нужны такие жертвы.

Они вернулись домой, и Ольга зачем-то потянула к себе пальто… Федор не знал, как ее остановить, а ей уже больше ничего не оставалось делать, как надеть это самое пальто и отправляться домой.

– Я пойду… – проговорила она. – Только ты меня не провожай, ты же больной… я вот отсюда вижу… дай-ка…

Она протянула руку и потрогала его лоб. Лоб как лоб, ничего особенного… теплый… Отчего только у нее сразу ноги стали какими-то ватными? Может быть, от того, что Елисеев так пристально на нее смотрел? Или от того, что он стоял слишком близко… Ольга испуганно отдернула руку… чуть-чуть раньше, чем его ладонь коснулась этой самой пугливой руки. Теперь он просто погладил себя по щеке, а куда ее девать-то, ладонь! Тюлень! Девчонка хотела просто температуру проверить, а он… медведь какой-то!

– Ну я побежала, – растянула губы в улыбке Ольга. – Если какая болезнь или еще чего – сразу же звякну. А то… мы ж только по случаю болезни встречаемся.

– Сейчас, может быть, и не только… – склонил голову Федор. – Родители-то наши…

– Это да! – радостно кивнула Ольга. – Похоже, они друг другу приглянулись.

– Ох, если б ты знала, сколько я ждал, чтобы ему кто-то приглянулся! – выдохнул Елисеев. – Батя мой такой мужик замечательный, а вот как-то с женщинами ему не везет, и все! А ему срочно надо уезжать в деревню, чтобы свежий воздух, чтобы двигался побольше, жить как-то начал. Ну а… сама ж понимаешь, без женской-то заботы как я его туда отправлю. Ни постирать, ни погладить, ни сварить… опять же, случись чего, чего ж он там один?

Ольга оторопела.

– Так ты… ты сиделку, что ли, ему приглядывал? – заморгала она. – То есть…

– Ну почему сиделку-то? – обиделся за отчима Федор. – Ты ж видишь, он бодрее меня! Но ведь уход-то какой-то нужен! Сварить, в магазин сходить, постирать опять же…

– Ага… постирать… то-то ты матери моей про школу напел, да? То есть наша глупенькая Маша будет в школе пыхтеть, потом сломя голову нестись по магазинам, варить, стирать, убирать, да еще и ухаживать за твоим батей, да? Ты специально к нам для этого и прилип, да? И теть Дашу выбрал только поэтому, да? Потому что она, как два добрых мужика, горы своротить может!

– Ну да, прилип… – окончательно запутался Елисеев. – Да что ж такого, если…

– Все! Пока! Ищите других идиоток! А мы уж как-нибудь… в городе перебьемся!

И она выскочила, громко хлопнув дверью. А он еще долго стоял в прихожей, ерошил волосы и старался сообразить – что ж он сегодня опять сделал не так? Ну что такого, если он двух одиноких людей хотел сделать счастливыми? Варить? Стирать? Да кто там у них этим заниматься будет, разве это он, Елисеев, решает? Да его отчим… он же такой мужик! Он же… он же и сварит всегда сам – было бы кому есть! Правда, это варево в рот не возьмешь, но так он и научиться может! А работа… да и не надо там этой Марье Андреевне работать! У бати такие золотые руки – он же в деревне и себя, и Марью прокормит, уж Елисеев-то знает! Нет, что-то все-таки не так… А не так… не так то, что не по себе он деревце выбрал, чего уж там… Ольга эта – тоненькая, молоденькая, своенравная, как молодая лошадка… Вот опять! Хорошо, что Оля не слышит, как он ее назвал только что… Ну почему считается, что если с лошадью сравнить, то это обида смертельная? Самое умное животное, красивое невозможно, свободолюбивое, преданное, сильное, вольное… Грива по ветру, сама не по земле летит, а по воздуху мчится… Ольга и есть! Только слишком замахнулся Елисеев. Зачем он ей, вон сколько за ней ходоков… Он сам видел. Тоже еще, тюлень! Приперся, хотел похвастаться… Сейчас даже вспоминать стыдно. Хорошо еще, что она его не заметила в тот вечер. Ну надо же, счастье какое для молодой девчонки – Елисеев отца родного отыскал! Это, может быть, для почтенной Дарьи Андреевны еще представляет какой-то интерес, а для Ольги…

Елисеев вспомнил, как позвонил отцу, а тот сразу пригласил в гости… Да так настойчиво приглашал. Конечно, Федор сказал бате. Рассказал, что искал, что нашел, а тот сразу же велел: «Зовет – езжай! И смотри, веди себя по-человечески!» Отец постарел… похудел, стал совсем белым и… маленьким каким-то. Раньше он казался Федору таким огромным. А теперь – пожилой, одинокий человек… Так ему обрадовался, Елисееву даже неудобно было. Они проговорили всю ночь и даже утро – старший Елисеев все никак не хотел отпускать сына, все боялся, что тот больше никогда не вернется, никогда не придет… А Елисеев… Боже, как же стыдно, но… Но его не столько поразила сама встреча с отцом – все же, как ни крути, а Макар Петрович Елисеев стал для него совершенно чужим человеком – куда больше поразили его птицы. Да! У отца было две комнаты, и в одной жил он сам, другая была полностью отдана птицам. И каких тут только птиц не было! Какие-то диковинные канарейки, и попугайчики разных мастей, и даже такие птицы, которых Федор и не видел ни разу, и даже не знал, как они называются… Небольшие, беленькие такие, с перламутровой россыпью на грудке. Отец все понимал, поэтому и заманивал к себе взрослого сына, как маленького: