Сын погибели - Владимир Свержин

— Все так, девочка. — Отакар едва удержался, чтобы не погладить Никотею по блистающим золотистым волосам. — Да вот только как же всего этого достичь?

— Мудрый король, которого я была бы рада величать своим наставником в делах правления, помнится, сказал не так давно: «Единая Империя, единая вера, единый народ». Быть может, молодость моя еще диктует говорить наивно, но разве не хотел Карл Великий в венце могущества своей власти вновь объединить Империю, как в благословенные годы цезарей? Разве не желал он жениться на императрице Ирине, и только смерть ее, устроенная шайкой оголтелых заговорщиков, не дала сбыться этому грандиозному замыслу. Не о том ли сказано: «Жившие благочестиво и разумно удивлялись божьему суду. Как попустил он, чтобы свинопас[29]лишил престола ту, которая подвизалась за истинную веру?»

— Все верно, — вздохнул Отакар. — Увы, нечасто Господь дает людям второй шанс.

— Но, мой почтеннейший наставник, разве сегодня не такой день? Разве у Конрада нет всего, чтобы стать славнейшим императором, в котором мир увидит нового Карла Великого и нового Оттона? Разве я не обладаю всеми правами на константинопольский трон в силу происхождения? Благодаря вашей мудрости и опыту, разве не сможем мы свершить то, о чем более трех веков мечтает каждый разумный человек, верующий в Бога и не желающий, подобно зверю, пожирать ближнего своего? Вразумите меня, если это не так.

Отакар Богемский согласно кивнул.

— Что же мешает нам воплотить сей восхитительный замысел?

— Ну-у…

Король замялся, раздумывая, с чего начать длинный список помех, однако Никотея не собиралась останавливаться, дожидаясь его ответа.

— Кто те злодеи, которые явно и тайно вдребезги разбили империю Карла Великого, кто изрезал багрянец мантии, дабы нашить себе колпаков поярче? Не французы ли? Они ни во что не ставят Империю, их король просто выскочка, ничего более. Сейчас он вступил в открытый союз с племянником злокозненного Робера Гвискара — королем Обеих Сицилий, злобным пауком притаившимся среди мусульман и иудеев в Палермо. Совсем не просто так он передал французскому толстяку цветущую Нормандию. Из его логова по дорогам Европы изольется скверна, потоки скверны, которые сметут все, что свято истинно верующим, дабы установить на земле единое царство Антихриста!

— Свят-свят-свят! — перекрестился король.

— О, простите! — Никотея закрыла руками лицо. — Я не могу говорить об этом без рыданий. — И тут же из-за сомкнутых рук послышались всхлипы, и плечики герцогини Швабской задергались.

— М-м-милая девочка… Я покуда оставлю вас и позову служанок, — растерянно сказал Отакар.

— О да, прошу вас, — сквозь слезы выдохнула Никотея.

Как и большинство отважных, уверенных в себе мужчин, король Отакар не выносил женских слез. Они выбивали из седла, заставляя чувствовать вину там, где ее не было и не могло быть. Отакар выскочил за двери залы так, будто ему на спину плеснули кипятком, и бедняга пытался убежать от боли. А спустя мгновение за шпалерами в покоях герцогини открылась дверь, и в комнате показался глумливо усмехающийся Гринрой:

— Моя герцогиня желает отмыть пальцы от лука?

— Конечно же, — опуская ладони, улыбнулась в ответ Никотея. — Он еще больший дуралей, чем я думала. Только и хватило ума твердить: «Девочка, девочка…» Но, как бы то ни было, уверена, что этот отдаст голос за Конрада.

— Полагаю, что так. Вы были прекрасны, госпожа! Я сам чуть не плакал, — оскалился Гринрой. — И это было очень кстати, поскольку смеяться хотелось ничуть не меньше, чем плакать.

— Что ж, вот и прекрасно. — Никотея смерила его долгим взглядом. — Смех был бы тут весьма неуместен.

— Еще бы! Это даже мне понятно. А вот не могу сообразить, обрадует ли ваше высочество известие, только что доставленное мне верным человеком из Бергамо.

— Смотря какое известие.

— Добрый знакомец сообщает, что на турнир, который мой господин устраивает в вашу честь, едет некий дивный рыцарь из ромейских земель.

— Вот даже как? — напряглась Никотея.

— Да. Он знатный вельможа и, возможно, прежде вам приходилось встречаться. В Генуе его величали герцог Сантодоро, но бергамец также списал его имя из ратушной книги Милана. — Гринрой достал из рукава небольшой кусок пергамента и медленно прочел непривычно звучащие слова: — Симеон Гаврас.

Ожидая неожиданного, рискуешь не дождаться ожидаемого.

Робер Гвискар

Фра Гуэдальфо Бенчи обвел взглядом паству, внимавшую его словам, и с чувством произнес заключительное:

— Ступайте! Проповедь окончена.

Прихожане засуетились и, как обычно, начали толкаться, спеша подойти к причастию.

— Ваше преподобие! — взволнованно обратился к настоятелю собора незнакомец. Вот, — он раскрыл ладонь, показывая усыпанный рубинами крест с эмалевым гербом, — вам просили передать.

У фра Гуэдальфо на мгновение перехватило дыхание, он кивнул и жестом указал прихожанину на дверь, ведущую в его личные покои.

Выходящих их церкви прихожан он принимал и благословлял, точно не замечая, следуя заученному ритуалу и все пытаясь вспомнить, доводилось ли прежде видеть странного посетителя. Едва покончив с делом, священник устремился в свои апартаменты, где, немного смущаясь, сложив руки на коленях, дожидался его поселянин.

— Слушаю тебя, сын мой.

— Ваше преподобие, этот крест дал мне один человек. Он не назвал себя, но велел идти к вам… — Посетитель развел руками.

— Что еще велел тебе этот человек? — вглядываясь в простодушное лицо незнакомца, спросил фра Гуэдальфо.

— Он вручил мне целых три золотых, — поделился радостью крестьянин, — и сказал поспешить сюда.

— Ты уже здесь, говори же!

— Этот синьор был ранен лесными разбойниками. Тяжело ранен. Те впотьмах решили, что он мертв, и бросили у дороги. Но он жив, хотя и потерял много крови. Он добрался до моей сторожки — я, видите ли, лесник. Он молит вас прибыть к нему, ибо должен сказать нечто важное. Я даже хотел доставить его сюда на тележке, но синьор так слаб… Дорога убьет его.

Лицо настоятеля собора Девы Марии побледнело.

— Что ж, если ты говоришь правду, то получишь еще пять золотых. Подожди меня во дворе, я распоряжусь.

— О, вы так добры! — Лесник начал кланяться, прижимая руки к груди.

— Ступай же, — скомандовал фра Гуэдальфо тоном, больше подобающим воину, нежели святому отцу.

Стоило гонцу дурных вестей, пятясь, выйти, настоятель прошелся нервным пружинистым шагом из угла в угол комнаты.

— Монсеньору что-либо угодно? — поинтересовался неслышно вошедший викарий.[30]