Танго вдвоем - Гаяне Аветисян

Он остановил первый же, проезжающий мимо, грузовик и, на чисто зангезурском диалекте, крикнул водителю:

– Куда едешь, брат? В Мегри?

– Садись, садись, подвезу, – ответил тот добродушно.

I

Меня зовут Агата. Я живу в австрийском Граце с мамой, отчимом и собакой Джимми. Когда у меня плохое настроение, только Джимми терпит мои капризы, проявляя собачий интерес ко всему, что я рассказываю или откровенно сочиняю. Сочинительство – суть того, к чему я стремлюсь. Мне двадцать лет, и я мечтаю стать писателем. Еще не знаю, буду ли писать детективы или авантюрные романы, но уже вижу себя раздающей автографы. Мне нравится фантазировать и шлепать по клавишам компьютерной приставки.

Моя мама – флорист. В нашем доме много цветов, есть даже редкие сорта староанглийских роз. Отчим, которого мне позволено называть просто Дани, работает на заводе, а также волшебно играет на старой арфе, которая стоит в нашей гостиной. Когда мама украшает гостиную цветочной композицией, а Дани прикасается к струнам арфы, кажется, я попала в одну из тех сказок, которые читали мне в детстве.

Даниэль удочерил меня в семилетнем возрасте, и я получила фамилию Шмидт. До этого я жила в Армении и, по причине мне неизвестной, родного отца никогда не видела. Мама не любит вспоминать историю своей юности, связанную с моим появлением на свет. Она как-то призналась, что после переезда из Армении в Австрию решила начать жизнь с чистого листа, и что теперь мой отец – добрый, заботливый Дани.

Я же никогда не забывала своего детства, большую часть которого провела в Эчмиадзине. Двухэтажный каменный дом с пятью комнатами и фруктовым садом был зеркальным отражением дома, построенного еще в начале прошлого века моим прадедом в Карсе. Своего дедушку я помню плохо: он умер, когда я была совсем маленькой, и моим воспитанием занималась бабушка Гоар. Она была заботливой, готовила еду по старинным рецептам, и по этой причине вся кладовка была забита соками, компотами, соленьями, маринадами. Бабушка готовила гозинах, алани, вишневую настойку и мою любимую пахлаву. Наш эчмиадзинский дом был уютным и теплым всегда, даже тогда, когда газ пришлось заменить на дровяную печку, а вместо лампочек горели только свечи. Я старалась подражать бабушке: гладила носовые платки, вытирала мебельную пыль и мыла кофейные чашки. По воскресеньям мы шли в церковь. Помню строгое песнопение церковного хора и горящие восковые свечи, похожие на ночных светлячков. Мое присутствие в церкви было недолгим. Я незаметно проскальзывала сквозь толпу верующих, выбегала на церковный двор и шла к основной арке, за которой начиналась ярмарка. Тут было столько интересных вещичек! Мне некуда было спешить, так как бабушка оставалась до конца службы. Я с интересом рассматривала сувениры, потом шла на голубятню. Возле голубятни собиралась детвора. Мы кормили голубей и играли в догонялки. Было очень весело.

Нашу маленькую квартиру с низкими потолками в ереванских Черемушках я тоже помню, как и тех ребятишек с которыми дружила в детском саду. Мне запомнился суп, который назывался «спас», и который здесь, в Австрии, мама почему-то не готовит. Когда наша воспитательница, Аида Ашотовна, просила нарисовать маму, папу, брата или сестренку – я рисовала только маму, пока однажды моя строгая бабушка, разозлившись, не сказала: «Какая же ты упрямая ишачка! Не иначе как в своего отца, в кого же еще?». После такого неожиданного откровения я стала пририсовывать ко всем своим рисункам маленького ослика. С тех пор ослик стал моим талисманом. У меня набралась целая коллекция самых разных ишачков, а розового ослика я ношу с собой в сумке. Маму все это сильно удивляет, мне же напоминает о тайне моего рождения.

О своем отце я знаю немного. Он учился в Эчмиадзинской духовной семинарии и был очень красив. Мама говорит, что я похожа на отца пепельным цветом волос и серыми глазами. Возможно, это и так, но у нас нет ни одной его фотографии. Когда я пытаюсь представить своего отца, передо мной возникает один и тот же образ – высокий мужчина в черной сутане с капюшоном, похожий на одного из тех священнослужителей, которых я видела в детстве на воскресной литургии в Эчмиадзинском соборе.

II

На будущий год я собираюсь поступать в университет, и, чтобы успешно сдать экзамены, занимаюсь языками, много читаю. Дани говорит, что у меня исключительные способности к языкам и что выбор профессии на самом деле не так уж прост. Мало чего-либо хотеть, нужно еще и много трудиться. В нашей домашней библиотеке множество книг. Приключенческой литературе я предпочитаю старинный английский роман, возможно, из-за того редкого сорта роз, которые растут за моими окнами.

Мы живем спокойной, размеренной жизнью, в которой легкомыслие уступает благоразумию почти всегда. Мама заботится о здоровом рационе, Дани о спортивной форме, а я стараюсь не огорчать родителей необдуманными поступками. Даже собака Джимми придерживается всех правил, заведенных в нашем доме. Каждый год мы все вместе ездим отдыхать, чаще в Италию. Нам нравится побережье Адриатики и солнечная атмосфера этой страны. Там мы преображаемся настолько, что становимся немного сумасшедшими, но всего лишь на время отдыха. Когда я смотрю на карнавальные маски, мне приходит в голову мысль, что люди несвободны в той мере, в какой хотелось бы, поэтому придумали все эти маски. Мне тоже хочется выбрать одну из них.

Дани и мама против любого вранья. Они с детства внушают мне мысль о том, что любая ложь вредна для того, кто лжет. Лучше сказать правду, чтобы потом не раскаяться.

Мама постоянно следит за всеми событиями, происходящими в Армении. Она находит в интернете какие-то статьи и сопереживает тому, что там происходит. Дани ко всему относится с философским спокойствием и уверяет маму, что журналисты все преувеличивают. Такая у них работа – найти то, что представляется малоинтересным и сделать сенсацию. Помню, как однажды он спросил: «Не хотела бы ты поработать корреспондентом в какой-нибудь газете? Так начинали многие писатели». Я прислушиваюсь к советам Дани, хотя мама против. Она считает, что писательство для меня просто блажь, и нужно заняться языками, сделав карьеру лингвиста.

Когда я читаю книги об Армении, меня поражают памятники старины – монастыри, храмы, древние рукописи. Поражает сочетание пещерных гор и удивительной античной архитектуры. Если бы я осталась в Армении, возможно, стала бы археологом. Находить в горах то, что спрятано веками, представляется мне интересным.

Мой друг Лука показал старинную карту древнего мира. На ней Армения. Та Армения, которой больше нет, и которая оставила современникам тайну своего возрождения. Ее порой сравнивают с птицей Феникс. Это удивляет и радует, мне хочется увидеть свое родовое древо, связывающее меня с Армянским нагорьем. Я хочу знать, откуда тянутся мои корни. Из Араратской долины, Зангезура, Карабаха или берегов Вана?

Когда мама в очередной раз готовит пахлаву, я набираюсь смелости и напрашиваюсь к маме в помощницы, хотя терпеть не могу кухонную возню. Я старательно чищу орехи. Мы говорим об Армении. Когда готовишь пахлаву – это естественно, даже притворяться не нужно. Я спрашиваю о Егише. Егише– мамин двоюродный брат, художник. Его картина – «Просыпающееся утро на фоне Араратских гор» – висит в нашей гостиной. Мама говорит, что Егише очень талантлив, но вынужден продавать свои картины на городском вернисаже за гроши. «Наверное, по-прежнему стоит на вернисаже», – вздыхает мама. Мы вспоминаем бабушку, которой уже нет; ее пахлаву, ореховые трубочки, присыпанные сахарной пудрой. Мамины глаза немного увлажняются, и я спрашиваю маму, знает ли она что-нибудь о своих родовых корнях.