Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова

Самое распространенное неограниченное веротерпение при великом числе весьма смешанных жителей. Единодушно почитают жизнь веселую и приятную, по крайней мере спокойную и беспечную весьма важною. Ни в каком большом городе… самоубийство столь редко не бывает, как здесь… всякий, даже и самый странный человек легко может найти несколько сходных… друзей… Все сии и прочие свойства… основываются на смешении жителей различных племен, званий и состояний и на том, что почти единственно в столице в скором времени счастие свое соделать можно».

Конечно, многое в этом опыте описания нравов выглядит наивным. Если «загадки о просвещении духа» вроде опытов Калиостро в столице успеха не имели, это свидетельствовало скорее о здравом смысле горожан, нежели о недостатке просвещения. Но в описании Георги важно то, что понятие «петербуржец» уже приобретает конкретные черты. Со временем характер его будет меняться, литература следующих двух столетий запечатлеет другой облик петербуржца — но он всегда будет ярко очерчен, характерен — он «иной», нежели прочие российские люди. И сам город в сознании русских уже отличается стилем жизни, архитектурой от остальной России, как строгая гармония творений Камерона, Кваренги — от облика привольно раскинувшейся Москвы.

Какими же стали горожане? Во-первых, более образованными. В 1781 году в Петербурге было открыто семь государственных начальных школ, в которых бесплатно обучались дети мещан, купцов, солдат. В столице выходило несколько литературных журналов, и если поначалу издатели бесплатно вручали подписки, чтобы как-то привлечь читателей, то вскоре появились и читатели, и подписчики.

В 1763 году открыта первая выставка работ воспитанников Академии художеств. Академия художеств была единственным учебным заведением в Петербурге, в которое в исключительных случаях принимали крепостных. Для многих талантливых разночинцев и особенно крепостных попасть в Академию было заветным желанием: ведь выпускники ее получали не только свободу (если они были крепостными), но и дворянство!

А в 1775 году Академия наук праздновала свое пятидесятилетие. На ее выставке в Петербурге была представлена, в частности, работа знаменитого механика-самоучки И. П. Кулибина — модель одноарочного моста через Неву. Комиссия одобрила ее… но мост не построили. Такая же участь постигла большинство его изобретений.

А директором Академии наук в 1783 году стала женщина, княгиня Е. Р. Дашкова — случай небывалый. Дашкова — участница екатерининского переворота, известная широкой образованностью, умом, энергией и крутым нравом. Ее правление оживило деятельность Академии, обремененной долгами и злоупотреблениями администрации. На первом заседании Академии наук Дашкова говорила о своих планах: «…Мы обязаны совместно исправить эти беспорядки и пользоваться самым простым и быстрым средством к тому, то есть бережно хранить все имущество Академии, не расхищая и не портя его; твердо решив сама не пользоваться ничем от Академии, я объявила, что не позволю этого делать и моим подчиненным». Благодаря усилиям нового директора Академия выплатила свои долги, увеличилось число учеников академической гимназии, издания Академии стали окупаться. В своих «Записках» Дашкова вспоминала: «…Я увеличила содержание всем профессорам и открыла три бесплатных курса математики, геометрии и естественной истории; они читались русскими профессорами… Я часто присутствовала на лекциях и с удовольствием видела, что ими пользовались для пополнения своего образования дети бедных дворян и молодые гвардии унтер-офицеры».

В том же 1783 году она возглавила новое, только что созданное учреждение — Российскую Академию, предназначенную для научного исследования русского языка и литературы. Российская Академия блестяще выполнила свое предназначение: через десять лет она завершила выпуск «Словаря Академии Российской» — первого толкового словаря русского языка.

Литература стала предметом всеобщего увлечения: сама императрица сочиняла пьесы и сказки; писали придворные и чиновники; полководец А. В. Суворов присылал в столицу рифмованные реляции о победах. По всеобщему признанию, лучшим современным российским поэтом был Гавриил Романович Державин, «певец Фелицы».

Другое увлечение горожан — театр. Зрители заполняли огромный зал Большого театра (он находился на месте нынешней консерватории) и зал Вольного российского театра на Марсовом поле. Столичная знать составляла публику Эрмитажного театра, простонародье — публику Всенародного театра на Малой Морской улице. Особенной популярностью пользовались комедия и опера. В 1782 году в Вольном театре состоялась премьера комедии Д. И. Фонвизина «Недоросль». Она так восхитила зрителей, что вместо цветов они забросали сцену своими кошельками.

А вот постыдное зрелище публичной смертной казни за предыдущее царствование было забыто настолько, что когда 15 сентября 1764 года на Сытном рынке Петербургской стороны был казнен офицер В. Я. Мирович, пытавшийся освободить свергнутого Елизаветой императора Ивана Антоновича, то «народ, стоявший на высотах домов и на мосту, не привыкший видеть смертной казни и ждавший почему-то милосердия государыни, когда увидел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрогся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились», — вспоминал очевидец казни Г. Р. Державин.

Петербуржцы много читали. К их услугам был целый ряд книжных лавок: русские книгопродавцы торговали в основном русской и переводной литературой, а иностранные книги были в большом выборе у немцев-букинистов. Немецкое население столицы все увеличивалось. В 1786 году к немецкой общине Петербурга присоединились новые переселенцы, построившие поселок на правом берегу Невы, напротив села Рыбацкое.

Горожане увлекались мистицизмом, и когда в 1779 году в Петербург приехал знаменитый Калиостро, к нему проявил интерес сам «некоронованный император» Потемкин. Калиостро занимался лечением, демонстрировал алхимические опыты, давал спиритические сеансы. Но произошло что-то, заставившее его вскоре покинуть Петербург. По слухам, будоражившим город, Калиостро не смог вылечить младенца, и когда тот умер, подменил его другим.

А еще раньше, в 1764 году, в Петербург приезжал другой знаменитый авантюрист — Казанова. Он не прибегал к магии, а напротив, предлагал множество самых практических планов: от реформы российского календаря до инженерных проектов. Желая снискать милость Екатерины II, он искал встреч с нею. Но императрица во время их беседы проявила обидное равнодушие, и оскорбленный Казанова уехал. В своих мемуарах он оставил любопытные, с немалой долей злословия, записи о Петербурге: «Петербург поразил меня своим видом. Мне казалось, что я вижу колонию дикарей среди европейского города. Улицы длинны и широки, площади громадны; все ново и грязно. В этом городе чувствуется близость пустыни и Ледовитого океана. Нева, спокойные воды которой омывают стены множества строящихся дворцов и незаконченных церквей, не столько река, сколько озеро». Если судить по описанию Невы, объективным Казанову не назовешь.

В Петербурге внимательно следили за европейской жизнью, с готовностью принимая различные новшества и идеи, приходившие оттуда. В Россию был разрешен въезд иезуитам, и одновременно с этим все шире распространялось масонство. Екатерина II вела оживленную переписку с Вольтером, по ее приглашению в Петербург приезжал знаменитый философ Дидро. Появился и отечественный писатель-вольнодумец — А. Н. Радищев. И корреспондентка Вольтера, собеседница Дидро, Екатерина II пишет на полях «Путешествия из Петербурга в Москву»: «Тут рассеяна зараза французская, автор мартинист, он хуже Пугачева, он хвалит Франклина».