Кавказская война. В 5 томах. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг. - Василий Потто

Целый час шла в этом пункте отчаянная борьба, турки наконец не выдержали и стали подаваться назад. Стрелки второго батальона, увлеченные преследованием, перешли за ними через овраг и раскинули цепь уже на той стороне его, по гребню двойной высоты, тянувшейся параллельно русскому правому флангу. Это была неосторожность, за которую они и поплатились кровавыми жертвами. Еще стрелки не успели оглядеться на новой позиции, как из-за гребня соседней горы внезапно выдвинулись высокие остроконечные шапки делибашей, и человек четыреста турецкой конницы ринулись на цепь, не успевшую даже сбежаться, как следует, в кучки. Херсонцам пришлось отбиваться поодиночке штыками, прикладами и выстрелами в упор. Батальоны, стоявшие вдали, бегом бросились на выручку и открыли через овраг батальонный огонь, с большой центральной русской батареи также посыпались ядра. Но все это, казалось, уже не могло спасти стрелков, и минут десять их даже не было видно за турецкой конницей. Все считали их погибшими. Паскевич с высокой горы видел, как на ладони, все поле сражения. Он отвернулся и сказал с досадой: “Не надо было так далеко высылать стрелков – вот и пропали!”

Вдруг кто-то крикнул: “Ваше сиятельство! Цепь уцелела!” Паскевич обернулся: разорванные, перемешанные с делибашами, кучки херсонцев бойко отбиваются, а толпы делибашей редеют и в беспорядке скачут назад. Паскевич велел тотчас узнать фамилию офицера, командовавшего стрелками, и, минуя другие ордена, послал ему прямо Владимирский крест. Поредевшую цепь тотчас отвели назад за овраг.

Наступило получасовое затишье. Турки готовились к третьей атаке, и их колонны опять формировались в овраге. Но на этот раз Паскевич решился предупредить удар контрударом и сам двинул вперед сводный полк Сенявина. Третий батальон Эриванского полка, давно не бывший в деле[6], наступал в первой линии, егеря – во второй. Под сильным огнем спустились они с высот, дошли до оврага, и эриванцы ударили в штыки. Турки, в свою очередь, приняли эриванцев штыками же, и кровь полилась рекою. В несколько минут из батальона все ротные командиры, пять офицеров и до ста нижних чинов выбыли из строя. Здесь был убит и командовавший стрелковой цепью молодой офицер лейб-гвардии Финляндского полка подпоручик Дубровский, первый проложивший дорогу в ряды неприятеля. Несмотря на страшную убыль, эриванцы дружно ломили вперед, и турки уже готовились уступить, как вдруг грянул оглушительный треск, и дрогнуло поле. Неприятельская граната попала в зарядный ящик, стоявший при одной из рот сорок первого полка, и взорвала его. В одно мгновение несчастное каре потонуло в густых клубах черного дыма, из которого среди огненных языков мелькали растерзанные трупы. Пальба на мгновение смолкла, и, казалось, все застыло в трепетном недоумении. В этот момент все неприятельские резервы, доселе скрытые за высотами, вдруг выдвинулись на горы, оглашая воздух неистовыми криками. Но эриванцы уже успели оправиться от своего минутного смущения. Ротные командиры штабс-капитаны Калпинский, Гуралев и Кириллов – все трое уже раненые – снова явились перед своими ротами, еще раз сомкнули их и с такой стремительностью бросились вперед, что турки дали тыл, и гренадеры отбили у них два знамени.

Сделать больше того, что сделали эриванцы, было нельзя, и батальоны отвели назад. Они шли гордо, с сознанием исполненного долга, и живым свидетельством этого были развевавшиеся впереди них турецкие знамена.

Было уже два часа пополудни. Усталость и зной заставили обе стороны приостановить свои действия. Уже восемь часов шла непрерывная битва; русские отразили все нападения, но сами не подвинулись ни шагу вперед, и турки, опираясь правым флангом на крепость, по-прежнему сохраняли свои позиции. Овладеть оврагом также не удалось, и три полка, последовательно ходившие отбивать его у турок, потеряли, как говорит очевидец, до пятисот человек. Положение становилось серьезным. Паскевич, по рассказам Пущина, сидел на батарее в самом мрачном настроении духа; никто из частных начальников, знавших его раздражительность, не решался подходить к нему ни за советом, ни за приказанием. А между тем, турки, ободренные бездействием русских, в четвертый раз перешли в наступление.

Ружейная перестрелка цепей скоро обратилась в живой беспрерывный огонь, смешанный с громом орудийных выстрелов, а турецкие колонны опять стояли в роковом овраге.

В это время Пущин, как рассказывает он сам, желая чем-нибудь помочь делу, сел на коня и, не сказавшись никому, поехал вдоль оврага, чтобы ближе ознакомиться с местностью. Этот обзор навел его на счастливую мысль, которую, возвратившись назад, он не замедлил сообщить Паскевичу. “Взять и удержать за собою овраг,– сказал он ему,– невозможно. Все дело в сильном люнете, который мы миновали ночью и который стоит у самого устья оврага. Возьмите его, и тогда и овраг, и лагерь – все будет ваше!”

Паскевич увидел верность этого замечания и, после короткого раздумья, спросил: “А кого я пошлю штурмовать?” Пущин указал на Ширванский полк. Полк этот действительно еще не был в деле, и Паскевич потребовал к себе командира его, полковника Бородина. Бородин, бывший адъютант Паскевича, отлично знавший характер своего начальника, спросил, как бы в рассеянности: “Какое укрепление, ваше сиятельство?” И когда тот указал ему на люнет, Бородин промолвил небрежно: “Ну, его можно взять мимоходом”.– “Так с Богом!” – сказал на это обрадованный Паскевич. Бородин поскакал к полку, чтобы вести его в битву. Одним ширванцам штурмовать крепкий люнет было бы, однако, крайне рискованно, и потому решено было выдвинуть из резерва весь сорок второй егерский полк и в то же время послать приказание Муравьеву, чтобы он с одним или с двумя батальонами штурмовал люнет с другой стороны. С этим приказанием посланы были два казака и вместе с ними Пущин. Они пустились по разным направлениям и, проскакав в интервалы между турецкой конницей, стоявшей на дороге, все трое благополучно достигли лагеря. Приказание было передано, и Муравьев с первым батальоном Эриванского полка двинулся к люнету. За ним пошли две роты егерей и две роты пионер, под общей командой лейб-гвардии Преображенского полка полковника Бентковского.

Между тем, чтобы отвлечь внимание турок именно от этого люнета, Паскевич распорядился сделать демонстрацию против левого неприятельского фланга. Батальон Херсонского полка, кавалерийская бригада Раевского, Донской полк Карпова и татарская конница, с четырьмя орудиями, переправились через овраг и стали в боевом порядке на высотах против главного турецкого лагеря, расположенного по ту сторону Ахалцихе-Чая у Су-Килисса. Внезапное появление на этом пути сильной русской колонны озадачило турецких пашей. Вся неприятельская конница быстро стянулась к своему левому флангу и завязала дело. Но Карпов, высланный вперед с донцами и татарами, маневрировал так превосходно, что втянул ее в бой, и, когда неприятель вплотную насел на казаков, те рассыпались и открыли стоявшую позади них батарею. Картечный залп – и турки поскакали назад, преследуемые справа нижегородцами, слева уланами.

Поражение конницы, устлавшей путь людскими и конскими трупами, заставили Киос Магомет-пашу серьезнее взглянуть на опасность, которая грозила главному турецкому лагерю, оставшемуся почти без войск, и большая часть пехоты, стянутой против русской позиции, спешно переведена была к Су-Килиссу. Таким образом боевая линия турок растянулась влево почти на десять верст, и оборона люнета ослабела. Этого только и ждал Паскевич от своей демонстрации. Он приказал генерал-майору Гилленшмиту выдвинуть вперед, на высоты против турецкого люнета, восемь батарейных и шесть легких казачьих орудий, под прикрытием которых должны были собраться штурмовые колонны.