Ямщина - Михаил Щукин

— И чего же ты задумал? — наконец-то соизволил спросить Дюжев, все еще глядя в газетный лист.

— Ты мне сначала согласие дай, Тихон Трофимыч. А то я перед тобой нарастапашку, а ты возьмешь, да и повернешь по-своему.

— Не поверну. Ты меня знаешь. Говори, как есть.

— И то правда. Не первый год друг за дружку держимся. Слушай, — и куда только делась болтливая скороговорка Дидигурова. Заговорил о деле и даже голос изменился. — Молоко у нас в Барабе рекой льется. Выпасов, покосов — немеряно. И вот как вся эта речка начнет в масло сбиваться, вот тогда и копейка покатится. А дальше думай: чугунку вот-вот начнут прокладывать, как в тех же газетах пишут. Тогда гони это масло хоть до самой Москвы.

— А коли сбыта не будет?

— Риск есть. Но без риску в нашем деле, Тихон Трофимыч, сам знаешь, никуда. Без риску и курочка яичка не снесет, вдруг гузка лопнет.

— Маслобойками деревенскими много не собьешь, хоть всех баб с ребятишками посади.

— Вот и я про сепараторы эти думал, ехать за ними надо. Где-то же они есть!

— Правильно, ехать, пока не опередили. Первыми их сюда привезти. Чуешь, первыми! А для этого людей своих посылать, чтобы все разнюхали, на четвереньках выползали, но узнали до подлинности. А уж потом обоз собирать.

— Денег-то, денег — уйма понадобится, — непритворно вздохнул Дидигуров и вздернул на плечах пиджачок. Он всегда его вздергивал, когда начиналось горячее дело, а еще в то же время сучил по полу пимами, в которых ходил круглый год, не снимая даже в жару. Больших и азартных дел у Дидигурова случалось немало, и потому пимы у него были подшиты на три-четыре раза, да еще обсоюзены кожей, чтобы в слякоть не промокали. С вывертом, надо сказать, был Феофан Сидорович. Но больше всего он удивлял народ, когда выходил в церковь. В храм Божий отправлялся всегда босиком, хоть в жарынь, хоть в стынь. Чапал, переставляя легонькие ножки, весело и приветливо поглядывал по сторонам, а через плечо у него висела пара новеньких блескучих сапог, прихваченных за матерчатые ушки веревочкой. На паперти Дидигуров обувался, отстаивал службу, истово молясь, а выйдя из храма, снова присаживался на ступеньку паперти, разувался, завязывал веревочку на тесемках, перебрасывал сапоги через плечо и — домой. И так споро и проворно перебирал ножками, что за ним, если случалось дело в летнюю жару, тянулась, не успевая пропадать, легонькая полоска пыли.

— Такие средства агромадные — где взять? — подшитые пимы Дидигурова зашоркали под столом по крашеным половицам еще скорее.

— Э, друг ситный, ты мне таку песню не заводи. У денег две стати: либо их нету, либо их не хватает. А много и вдосталь — только тараканов в худом кабаке. Значит, определимся: сначала с обществами говорим, со старостами — кто за новое дело возьмется. Ученых людей ищем и в те общества, которы согласятся, отправляем. К тому времени сепараторы и для молоканок, что надо, в полном наборе у нас должны быть.

Просидели друзья-купцы до самого полудня. И только распрощались, как подоспело известие — коротенькое письмо, доставленное из Огневой Заимки. Дюжев сразу узнал руку Вахрамеева. Чего еще там стряслось? Нетерпеливо разорвал конверт.

«Милостивый государь Тихон Трофимович! Имею честь сообщить вам, что случились события весьма неприятные и требуют вашего экстренного присутствия. Подробно пока о событиях доложить не могу, потому как не успел из-за отсутствия времени составить подробный отчет. Надеюсь таковой иметь к вашему приезду. Преданный вам приказчик Вахрамеев Никодим Иваныч».

— Тьфу ты! Бородавка волосатая! — в сердцах ругнулся Тихон Трофимович. — Письмо сочинил, как губернатору, а главного не написал! Чего случилось-то?!

Ругаясь на Гундосого, он тут же отдавал последние распоряжения, готовясь ехать в Огневу Заимку, всех подгонял, и не прошло часа, как он уселся в коляску, которая под ним жалобно пискнула и присела, скомандовал Митричу:

— Понужай!

Но только Митрич разобрал вожжи и причмокнул, поднимаясь с облучка, как Дюжев вспомнил про Петра — не видел ведь сегодня. Он и к завтраку не выходил. Послал приказчика. Тот долго не возвращался, а когда спустился с крыльца, развел руками:

— Нету его нигде, Тихон Трофимыч!

— Как это нету? Куда делся? Моль почикала? — Дюжев вылез из коляски, которая облегченно выпрямилась, и сам пошел в дом. Поднялся в верхнюю комнату, где они вчера сидели с Петром. Там действительно было пусто. Только лежала на столе раскрытая книга с золотым обрезом. И на книге — листок бумажки. Дюжев взял его, прочитал: «Тихон Трофимович! Подожди меня до вечера, к вечеру вернусь и принесу новости. Петр».

Час от часу не легче! Дюжев покрутился, покрутился и велел Митричу распрягать.

Но к вечеру Петр не появился, не появился он и утром.

Так и не дождавшись Петра, выехали в Огневу Заимку только после обеда, когда солнце стало в зенит и струящийся прокаленный воздух зазвенел от жары. За коляской, не отставая, тянулась высокая лента удушливой пыли и после долго висела над трактом, который, не глядя на жару и пыль, жил своей жизнью, заведенной давным-давно и не прерывающейся ни на один день. Дождь, снег, грязь, пыль — чего бы ни случилось, все ползли бесконечные ямщицкие подводы, груженные самым разным грузом, пролетали тройки с чиновниками и начальниками, спешившими по казенным надобностям, степенно раскачивались возы с только что убранным сеном, и конец веревки, захлестнутый на березовый бастрык, тащился по земле, и за ним тоже тянулся махонький ручеек пыли.

Тележный скрип, громкое, похожее на выстрелы, хлопанье бичей, свист, крики, лошадиное ржанье — все сливалось, перемешивалось с горячим воздухом и пылью, и глаза невольно скользили по окоему, отыскивая посреди березовых колков синие блюдца редких озер. И когда они попадались, туда невольно хотелось свернуть, чтобы вырваться, пусть и ненадолго, из этого шумного, душного и утомительного движения.

Дюжев по сторонам не смотрел. В ногах у него стоял лагушок с чистой водой, и в этот лагушок он то и дело засовывал новую чистую тряпку. Слегка отжав, накидывал ее себе на лицо, и так ему было легче дышать.

Но к вечеру и мокрые тряпицы помогать перестали. До края доняли духота и пыль. Дюжев скинул с лица тряпку, огляделся и, поняв, что сегодня и до Шадры не добраться, приказал Митричу:

— Правь к постоялому, ночевать будем. Плетешься, как некормленый…

— Да как иначе, Тихон Трофимыч! Из-за пылищи этой света белого не видать. Того и гляди — стопчешь какого бедолагу.

— Нас скорей стопчут, тянешься позади всех…

— И то надо поиметь, Тихон Трофимыч, — начал было оправдываться Митрич, но Дюжев его окоротил:

— После доскажешь. Давай к постоялому, хоть дух переведу.

— А и ладно, — легко согласился Митрич, — эт мы могем! — и тише, себе под нос, добавил: — Наше дело телячье, мычи в тряпочку и не взлягивай.