Любовь: история в пяти фантазиях - Барбара Розенвейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 4
Одержимость
Любовь Пенелопы к Одиссею находит выражение в нескончаемых слезах. Они орошают брачную постель супругов, пока Пенелопа ждет возвращения Одиссея, которое, возможно, никогда и не произойдет. Только слушатели аэда знают, что Одиссей находится на пути домой. Продлевая печаль Пенелопы, Гомер делает ее самой последней из тех, кто узнает, что Одиссей вернулся на Итаку. Непоколебимая верность памяти о муже — самая примечательная характеристика Пенелопы.
Эта модель оказалась чрезвычайно устойчивой. В начале 1940‐х годов американка Бесс Горник после смерти мужа села на диван и почти не вставала с него в течение многих лет, покидая это место лишь по необходимости, когда ей нужно было идти на работу. Она причитала, стонала, почти не разговаривала, отвергала всякое утешение. «Скорбь по отцу, — пишет ее дочь Вивиан, — стала ее профессией, ее идентичностью, ее личностью»[134]. Когда муж Бесс умер, ей было за сорок, она была способной и умной женщиной, но после смерти супруга утратила всякую надежду на будущее счастье, и даже когда ей перевалило за восемьдесят, она все еще оплакивала свою потерю. В этот момент Вивиан упрекает ее: «Ты хотела оставаться одержимой идеей любви к отцу. Но это же безумие! Ты провела тридцать лет в плену идеи любви».
Оставаться «в плену идеи любви» — это не исключительно женская черта. Вспомним одну известную песню: «Когда мужчина любит женщину, // Он не может думать о чем-то другом». Лирический герой песни одержим женщиной, и хотя она совершенно не собирается умирать, он уже предчувствует, что потеряет ее и станет несчастным: «Она может принести ему такие страдания, // Если выставляет его дураком». Эта песня, исполненная американцем Перси Следжем и ставшая главным хитом 1966 года, находит отклик и сегодня, о чем свидетельствуют комментарии под роликом с ее концертным исполнением на YouTube: «В его голосе можно почувствовать боль. Абсолютно трансцендентная вещь» (32 лайка), «Всякий раз эта песня трогает мою душу» (493 лайка), «Именно так я люблю свою жену» (323 лайка)[135].
Страдание. Экстаз. Озабоченность. «Как видно, влюбилась», — утверждает Эмма из одноименного романа Джейн Остин, размышляя о своем избраннике Фрэнке Черчилле. «Как видно, да, — повторяет она. — Эта тупая апатия, вялость, неохота сесть и заняться полезным делом, это ощущение, что все в доме надоело, постыло!»[136] Подобные симптомы были столь же хорошо знакомы и античным, и средневековым врачам, которые именовали их любовной тоской, а сегодня некоторые ученые сравнивают их с зависимостью.
Пренебрежение к одержимости
Несмотря на такой образец, как Пенелопа, в античном мире в целом не одобрялась и даже высмеивалась та разновидность любви, которая у нас ассоциируется с романтикой и приходит на ум, когда мы говорим, что «влюбились». Греки полагали, что женщины слабы, а следовательно, нет ничего удивительного, что они восприимчивы к такой любви. Однако считалось, что мужчины должны быть сильнее. Один из ораторов платоновского «Пира» — незваный гость Алкивиад — приходит к столу пьяным, ревнивым, разъяренным и несчастным, потому что он одержим Сократом. По его утверждению, всякий раз, когда он слышит слова Сократа, у него подкашиваются ноги: «Сердце у меня бьется гораздо сильнее… а из глаз моих от его речей льются слезы… [Раньше я] ничего подобного не испытывал, душа у меня не приходила в смятение, негодуя на рабскую мою жизнь». Удивительно слышать такие слова из уст афинского аристократа, владеющего большим состоянием, имеющего прочное социальное положение, хозяина множества рабов. Единственное его желание — быть рядом с Сократом, но и это приносит ему мучения: «И порою мне даже хочется, чтобы его вообще не стало на свете, хотя, с другой стороны, отлично знаю, что, случись это, я горевал бы гораздо больше» (215e–216c)[137]. Прежде, когда Алкивиад был уверен в своих чарах, он воображал, что Сократ хочет стать его наставником и любовником. Вот и славно: он станет потворствовать этому и поощрять ухаживания. Но даже после того, как он пригласил Сократа переночевать у него дома, даже после того, как он забрался к нему под одеяло, чтобы приласкать старшего мужчину, он «встал точно таким же, как если бы спал с отцом или со старшим братом» (219d). Какое унижение! Любовь Алкивиада оказывается грязной и непристойной, а Сократ, любитель трансцендентной красоты, сохраняет спокойствие и выходит явным победителем из этой игры.
* * *
Если Алкивиад стыдился своей всепоглощающей и безответной любви к другому мужчине, то можно представить себе, насколько постыдным делом для древнегреческого мужчины было страстно влюбиться в женщину, в особенности если эта любовь была незаконной. Такая любовь переворачивала правильный — космический — порядок вещей. Как свидетельствует Ксенофонт, выбор невесты являлся семейным делом, а сама она имела право на одержимость любовью лишь в тот момент, когда собиралась выходить замуж. Именно поэтому Эрот на античных изображениях (см. ил. 7) возлагает венок на голову молодой женщины в момент ее свадебных приготовлений — в любое другое время страстная любовь женщины считалась результатом колдовских заклинаний или действия афродизиаков, то есть