Традиции чекистов от Ленина до Путина. Культ государственной безопасности - Джули Федор

На этом этапе некоторые члены худсовета внесли ряд предложений, направленных на сглаживание тех моментов сценария, которые считались идеологически спорными или сомнительными. Вольпин выдвинул идею перенести действие за границу, главным образом потому, что тема борьбы против иностранных врагов не вызывала особых дискуссий и утвердить ее было несложно, но ее решительно отвергли Поляновский и Волчек. Поляновский отметил, что есть много фильмов о милиции, которая борется с врагами внутри страны[431], тогда как Волчек вновь сослался на КГБ, утверждая, что если бы действие фильма происходило на вражеской территории, его никогда бы не одобрил КГБ[432].

На декабрьском собрании также поднимались вопросы, связанные с названием фильма. Некоторые выступавшие предложили убрать все ссылки на ЧК и назвать фильм, допустим, «Алексей Михалев»[433]. Парамонова, отстаивая этот вариант, отметила два его преимущества. Во-первых, такое название даст понять аудитории, что перед ними «приключенческий фильм, а не картина, требующая расшифровки»[434]. Во-вторых, если убрать «ЧК» из названия, это сведет к минимуму нежелательное внимание со стороны иностранцев. Иначе же, рассуждала она, «как только появятся анонсы фильма "Чекист", все иностранные посольства сбегутся посмотреть, что мы под этим понимаем»[435]. Этим комментарием она признала тот факт, насколько неопределенной была данная категория, ее определение практически составляло государственную тайну! Очевидно, вопрос, стоит ли вообще и/или как использовать термин «чекист», вызывал неуверенность и замешательство.

Волчек возразил, что все просто: в КГБ ему было сказано, что люди, говоря «чекист», подразумевают образ Феликса Дзержинского и что в конце концов они демонстрируют качества Дзержинского через характер Алексея[436]. Иными словами, Парамонова либо была неправа, либо отстала от жизни, предполагая, что категория «чекист» непостоянна или неоднозначна. Простая формула «чекист значит Дзержинский» оставалась по-прежнему актуальной.

Не все члены худсовета паниковали. Некоторые выступили с решительной поддержкой фильма, иные призвали сделать жестче сюжетную линию Илларионова. Рысс, к примеру, выразил недовольство тем, что отношение к Илларионову в сценарии напоминает отношение к ленивому дворнику, который так и не устранил протечку в крыше: «Это нехорошо и иногда доходит до полного абсурда, когда речь идет о том, что он без всякой причины посадил много людей. Как будто он просто оскорбил их чувства и не больше. Почему? Что, в 1937 году тоже просто оскорбили чувства людей? Мы готовы говорить об этом с позиции нашего времени, а значит, мы должны расправиться с Илларионовым буквально, мы должны сказать, что он бандит, негодяй, что мы считаем, что он работает неправильно и что его нужно исправить. Все это связано с этической стороной фильма и мне представляется чрезвычайно серьезным. Вот мое главное возражение, и я в нем совершенно убежден»[437].

Другие заняли несколько иную позицию, утверждая, например, что в данной ситуации работа над сценарием зашла в тупик и нужно сделать четкий выбор: либо снимать стандартное кино, восхваляющее ЧК, либо создавать более смелый фильм и проводить более явные параллели с 1937 годом: «Нужно либо избавиться от Илларионова и сделать романтический фильм о ЧК эпохи Дзержинского, когда ЧК изо дня в день стоял на страже нравственности. В таком случае надо слегка изменить сюжет, добавить эпизоды о том, как ЧК эвакуирует откуда-нибудь детей и организовывает женотделы… Или же будет тенденция, которая, в результате того факта, что Илларионов остается живым и невредимым, перерастает [в 1937 год]»[438].

Зачастую критика сценария развивалась в неожиданных направлениях. Рассмотрим, например, многословное выступление Парамоновой, в котором она излагает свои возражения. В унисон с идеями профилактики она утверждает, что миссия ЧК заключалась не только в наказании людей, но и в борьбе за человека:

«Если мы откажемся от этой линии, не будет никакого смысла снимать сейчас картину о ЧК. Это моя гражданская позиция. Если мы снова скажем, что цель ЧК — распознавать врага, это будет неверно…

Мы не ушли дальше «Дзержинского» [реж. Калатозов, «Мосфильм»], 1953. Дзержинский помогал народу, и как бы привычно это ни звучало, это факт.

Тогда как здесь ЧК — карательный орган, который сосредотачивает в себе бесстрастных рационалистов, способных действовать в соответствии с принципом, нам чуждым: все средства хороши для достижения цели. Это меня серьезно беспокоит.

[Как зритель] Я могла бы пусть не приветствовать, но понять тот факт, что в те годы [Гражданской войны] происходили ужасные вещи, но этот орган был создан не только как карательный, и я должна понять из этого сценария, что на заре ЧК в нее вступали самые выдающиеся, самые благородные люди, которые действовали беспощадно. Здесь мог появиться и Илларионов, способный даже на большее. Но вы снимаете такое кино о ЧК, которое не вселяет ни капли надежды. Этот аспект пугает меня больше всего»[439].

Журавлев одобрил это выступление и согласился: «Ситуация очень серьезная, и я поддерживаю критиков [фильма]. Я поражен речью Киры Константиновны. Она уловила дух той эпохи настолько верно и глубоко, что я растроган»[440].

Парамонова, кажется, считала своим гражданским долгом создать позитивный фильм, показывающий, что тайная полиция может стать гуманной организацией, действующей в рамках закона. До некоторой степени она, возможно, получила указание снять такой фильм, который стал бы положительным примером и позволил бы изменить систему изнутри. Такое стремление было весьма характерно для того времени — в позднюю советскую эпоху укрепилось довольно неожиданное, но очень распространенное убеждение в том, что идеализированное представление истории ЧК перевешивает историческую правду, разоблачает злоупотребления в ЧК и т. д. На эту позицию встали такие писатели, как Юлиан Семенов, обслуживавшие секретные органы в брежневский период и в дальнейшем. Кстати, пример Семенова показывает, до какой степени мифология, созданная вокруг ЧК, заменила историческую правду. По словам его друга Аркадия Ваксберга, Семенов «стал соловьем Лубянки»[441].